он угадал, что подначивает ее, и в глубине души надеялась, что он беспощадно выдавит из нее правду – но вместо этого он выказал свое доверие и таким образом возложил на ее плечи невыносимо тяжелый камень свободы выбора. Что она могла ответить? Только молчать, молчать, молчать… Она не могла представить, как можно отважиться именно его, еще верящего в ее искренность, лишить иллюзий.
А вот возможность хранить эту тайну вечно она прекрасно могла себе представить.
– Это не так уж важно… – поспешно бросила она. – Но, когда мы говорили о винном ресторане, я просто… просто вдруг вспомнила об одном ӧссенском чае.
Она замолкла. Этот компромисс был лишь наполовину правдой: он не был слишком близок к тому, что ее обременяло, так что она могла не бояться, и в то же время не слишком далек, поэтому у нее оставалась надежда.
– Все время думаю, что где-то на него наткнусь. Он был такой… такой… Ни с чем не сравнимый.
Лукас выжидающе смотрел на нее.
– Боюсь, при своем недостатке воображения я не узнаю его по такому смутному описанию.
– Однажды я пила его у вас дома… – призналась она.
И сразу начала краснеть, за что в душе себя корила. «Ну что ж, – рассудила она стоически. – Раз правда не может быть полной, пусть будет хотя бы щепотка хваленой искренности».
– Я пришла к тебе, уже не помню зачем, но тебя не было. И твой отец пригласил меня выпить чаю.
В глазах Лукаса что-то зашевелилось. А через мгновение полностью окаменело.
– Да? – переспросил он. – Давненько это было, должно быть. Какое же впечатление это на тебя произвело, раз ты до сих пор помнишь!
Был ли в его голосе налет язвительности, или ей только показалось?
– Я не ищу специально, совсем нет, – защищалась она. – Понятия не имею, почему я вдруг об этом вспомнила! Просто иногда чувствую этот вкус во рту, когда вижу где-то ӧссенский чай. Иногда я даже покупаю его, но тот самый все никак не найду. Жаль, что я не спросила у профессора, как он называется.
Лицо Лукаса было непроницаемым.
– Ты уже давно могла спросить меня.
– Но я думала, что ты разозлишься! – отчаянно выпалила Пинки. – И была права!
Он тихо засмеялся.
– Я не злюсь, Пинки, – сказал он. – Совсем.
Лукас облокотился на деревянный поручень, который весьма удобно обрамлял все сидячие места, и положил голову на руку.
– Я даже помню, когда это было: лето, жара, потому что потом я… – Она замялась.
– В общем, перед каникулами, – заключил он.
Пинки понимала, что каникулы никак не относятся к тому, о чем он вспомнил, но также она понимала, что ничего больше он не скажет.
Они погрузились в молчание. Пинки чувствовала на себе его проницательный, испытующий взгляд. А пока она ждала, когда он элегантным маневром переведет разговор на другое, старалась решить, чувствует ли она от упущенной возможности передать письмо угрызения совести или облегчение. Но он ее удивил.
Конец ознакомительного