снова утрировать, можно назвать бабочку существом высшего порядка, а гусеницу низшего. Будучи высшим существом, бабочка может снизойти в среду гусеницы, а низшая гусеница не может вознестись в среду бабочки. Для них обе эти среды, даром что принадлежат к одному миру, по сути, как две параллельных вселенных, причём бабочка может бывать в обеих, а гусеница нет…
То, что Руфус Донахью вдруг заговорил об уродливых гусеницах и прекрасных бабочках как о двух ипостасях одного существа, не понравилось Бретту. Он почувствовал, что это лирическое отступление закончится чем-то очень нехорошим. Обычно так всегда бывает – самую неприятную новость всегда начинают издалека и предваряют отвлечённой лирической преамбулой.
– Уродливая и бесполезная гусеница, привязанная к земле, окукливается и становится прекрасной бабочкой, взмывающей в небо, – продолжал Руфус Донахью. – Вопрос: если бы гусеницы и бабочки были разумными, осознавала бы гусеница, что окукливание – это ещё не конец? Понимала бы она, что это всего лишь шаг к новой форме с гораздо большими возможностями?
Разглагольствуя о гусеницах и бабочках, агент Донахью избегал встречаться взглядом с напарником. Смотрел то в тарелку, то в окно – куда угодно, лишь бы не в глаза Бретту. Тому это тоже показалось подозрительным. И он не ошибся, когда Руфус Донахью сказал:
– А теперь, друг мой, попробуй провести в воображении параллель между двумя ипостасями насекомого и человеком. Только качественную оценку поменяй на обратную. Считается, что, когда мы умираем, наши тела истлевают и от них остаётся один лишь скелет. Мы воспринимаем это как конец человеческого бытия. Был человек и умер. А если представить, что мы тоже всего лишь личиночные формы? Причём низшие формы, привязанные к примитивной трёхмерной реальности. На пустом ли месте возникли религиозные представления о нашем посмертном вознесении в некий высший мир? Что, если наша смерть и могильный тлен – это всего лишь своеобразный аналог окукливания и перерождения в иную форму?
При вскрытии могил мы видим одни только голые скелеты, с которых исчезла вся плоть, но ведь и другие гусеницы видят лишь пустую оболочку, оставшуюся от куколки их соплеменницы, когда из той вылупилась бабочка. Будь гусеницы разумными, они бы тоже решили, что их соплеменница окуклилась, умерла и истлела. Вот я и спрашиваю: что, если разложение трупов в могиле – это наш аналог окукливания?
– Мы отличаемся от гусениц тем, что у нас есть наука, есть приборы, – возразил Бретт. – Мы способны отличить мёртвую плоть от живой: в живой сохраняются жизненные функции, в мёртвой нет.
– Любая физиологическая функция есть процесс, – тут же парировал Донахью. – В мёртвом теле нет тех же процессов, что и в живом теле, а не процессов вообще. Трупы же не инертны. Да и кто сказал, что процессы в телах обеих ипостасей должны полностью совпадать? В теле бабочки, например, реализуются процессы, отвечающие за кинетику крыльев или усвоение цветочного нектара, а у гусениц ничего подобного нет.
При