о в слово слышала, что говорил старый врач с неопрятной седой бородой, желтой около подбородка.
Тоня приплясывала и крутилась. Выхватила у Макара ведро: "Это что такое? Рыбак. Тоже мне. Даже Муха это есть не станет!". Мухой звали чистенькую домашнюю серую кошечку, избирательную в еде и привязанностях. Домой пошли через рынок.
Около одежного ряда Тоня поздоровалась с тетей Машей, та стояла у лотка с ночными сорочками, комбинациями и уродливыми комплектами женского нижнего белья. Развернув голубые широченные панталоны, тетя Маша пыталась взглядом оценить сможет ли она поместиться в их нежное трикотажное нутро. Продавщица тянула их обеими руками в стороны, доказывая тете Маше их безразмерность и качество: "Польские! Рязиночка вишь кака мяканькая!". "Ты че такая прыгучая вся?" – Обернулась тетя Маша, отвлекшись от пантолон. Тонька протараторила на одном дыхании: «Мама приехала. Все. Она будет дома. Ее больше не положат в больницу!". Тетя Маша опустила трусы на прилавок и глаза ее стали большими. Тоня вновь зачастила, будто в оправдание: "Я сама слышала! Сама. Доктор так сказал. Больше, мол, вам у нас делать нечего, поезжайте домой. Маму вылечили!". Она смеялась. Макар скоблил пальцем самодельную удочку и не участвовал в разговоре. Он вообще предпочитал избегать общения со взрослыми, находя для этого самые разнообразные и неожиданные предлоги. "Вот те на", – Тетя, маша смотрела на продавщицу. "Это Рябининские", – качнула она головой на счастливую Тоньку и угрюмого Макара. Продавщица сразу все поняла: "Да не может быть!". "А я тебе о чем? – оживилась тетя Маша – Значит все. Никаких надежд. Не могут вылечить. Че зря койку занимать". "Бедные детки, бедные", – продавщица сворачивала пантолоны и уже убирала их в пакет, заискивающе глядя на тетю Машу, продолжая разговор, но не забывая о своей цели пристроить пантолоны. "Да я еще не решила, беру или нет. Тьфу, бог с тобой. Не могу, так расстроилась. Давай их сюда, беру. Побегу Галке расскажу, и Петровне тоже надо. Пошла". Тоня и Макар стояли рядом, но на них уже никто не обращал внимания. Тетя Маша обернулась и, помахав кульком продавщице, закричала: «Зинка, если не влезу, принесу обратно. Так и знай!».
Тоне неприятно было, что тетки не разделили ее радость от маминого возвращения. Сразу в груди образовался какой-то холодный комочек. Но она не успела осмыслить свои ощущения. Ее окликнули Завьяловы, тетя Наташа и ее муж дядя Гена – он работал сантехником в школе, где училась Тоня. Хотя школа-то в поселке вообще была одна. Старое здание началки, закрытое еще до перестройки уже никто не считал школьным. Завьяловы тоже отреагировали нерадостно на Тонину новость. Они переглянулись между собой и тетя Наташа – продавщица в булочной, что почти у самого Тониного дома, начала, ласково поглаживая Тоню по плечу: "Ничего, деточка. Ничего, все обойдется. Мои хорошие ребятки. Все, все… Вы приходите покушать к нам или зашить, если что надо. Ладно?". Тетя Наташа – такая беленькая, пухлая. всегда пахнущая свежим, только что испеченным хлебом, сама была похожа на булку. И Тонька с Макаром дурачились, спорили – что она за булка с изюмом или с маком.
Тоня отодвинулась на шаг от Завьяловых: «Да все хорошо. Маму вылечили, доктор сказал. Все. теперь мама будет всегда дома». Она была уже не радостная и не вертлявая. Она была испуганная и удивленная таким непониманием знакомых, что у них все хорошо. Что беды их закончились, и теперь они снова будут обычной семьей – ходить по выходным на рынок все вместе, кататься на лодке, и мама снова станет печь пироги с капустой. "Конечно, деточка, конечно все будет хорошо", – заторопилась булочка-тетя Наташа. Она уже спешила поделиться новостью со своей соседкой Валентиной, которую видела ранее разхаживающей вдоль рыбных рядов. Но дядя Гена, наоборот, никуда не торопился. Он достал папиросу, подул на нее, повертел, помусолил и, не глядя на ребят, уверенно удовлетворенный своей прозорливостью заговорил: "Да птенчики, все ясно. Дело-табак. Не могет докторишко вашу мамку вылечить, вот шлет ее домой. Такая болезнь у нее неизлечная".
Тоня поняла, что вот-вот разрыдается: «Неправда! Я сама слышала, сама! Мама дома будет!". Макар тянул сестру за руку. "Будет, будет", – закивал головой дядя Гена, разглядывая так и не начатую папиросу. Макар свернул с рыночной площади на тропинку через маленький лесок. Они шли молча и Тонька, такая веселая с утра, шла молчаливая и притихшая. Макар попытался утешить сестру: «Помнишь, мы читали про девочку, которая долго лежала в больнице? Ее выпустили, когда она совсем была здорова и смогла ходить сама. Врачи никогда не отпустят, если человек еще болеет. Из больницы только здоровых выписывают. Приходят больные, а домой идут здоровые» озвучив свои умозаключения, брат исподлобья взглянул на сестру. «А почему тогда бабушку отпустили домой, и дома она умерла через четыре дня? Значит не вылечили ее!" – накинулась на него Тонька. Макар замолчал. Он не знал, как это объяснить. Он не помнил бабушку совсем, и оттого ему казалось, что даже и не знал ее. Только по фотографиям. Ему было два года, когда бабушки не стало. А ей было 47 лет. Он не мог считать ее бабушкой. Потому что в книжках бабушки старенькие старушки седоволосые упитанные, обязательно в очках. С аккуратными собранными в большой пучок волосами. Со спицами или с вареньем. Еще могут быть с гусями.
А его, Макарова, бабушка на всех фотографиях – тоненькая, с короткой рыжей стрижкой.