таким же, кстати сказать, мнимым и ложным. Иначе говоря, речь идет все о том же примате изощренного удовольствия в ущерб строгому и экономному прагматизму Космоса…
– Хорошо, пусть будет так. А вам не жаль покидать нашу голубую планету, ее зеленые поля и леса? Там в лесу струны-ели нам с тобой песню пели…
– А в песне той звучало животное своеволие…
– Собираетесь ли вы вернуться?
– Я – философ. Все может быть. Может, вернусь, может, нет. Может, прежний, может, иной, как было с нашим словом «быстро», что отправилось в заграничное путешествие и вернулось назад в поломанном виде…
Они беседовали еще полчаса, и Шмаков, глядя на старца во все глаза, все больше проникался его правдой. Что ни говори, но сумасшествие его выглядело весьма убедительно и симпатично. Нет, нет, определенно в нем притаилось нечто нездешнее – может в сердце, может в душе, может в крови – в виде почки, бутона, инъекции или микрочипа. Этот озаренный навстречу кому-то взгляд, эта манера вскидывать лицо и затихать на полуслове – как будто прислушивается к толчкам внутри себя не на шутку беременная женщина. И, конечно, его глуховатый, значительный голос, которым отдаются последние распоряжения накануне ухода, когда уже нет ни нужды, ни времени убеждать и досадовать на скудоумие внимающих. Все выглядело именно так, за исключением того, что умирать он в ближайшее время не собирался.
– Если помните, я спас на днях птенца, но до сих пор спрашиваю себя, правильно ли поступил, – сказал Шмаков, неожиданно припомнив недовольное его поступком пространство-время и ощутимую неловкость его небесных поручителей. – Не лучше ли было бы, чтобы он погиб?
– Думаю, вы правильно сделали, дав ему шанс, – так ответил старик. – А теперь мне пора, извините…
Он исчез, и больше Шмаков его никогда не видел. Но хорошо помнит его последние слова, сказанные над их прощальным рукопожатием: «У меня к вам просьба: напишите обо мне и моем опыте, чтобы предупредить и подготовить других».
Что я, инженер Шмаков, и делаю, единственно озабоченный тем, чтобы меня правильно и своевременно поняли.
6
…Несколько минут назад я вдруг услышал твой голос. Ты звала меня, как бывало, когда просыпалась ночью, а меня не было рядом – я уходил на кухню, чтобы записать то, что всплыло во сне. Ты звала меня, ты беспокоилась, ты желала, чтобы я обнаружился и подтвердил мое существование. Собственно говоря, для меня в этом нет ничего странного: ведь я только и делаю, что день и ночь беседую с тобой, и ты мне отвечаешь так, будто по-прежнему рядом. Если бы не пронзительная ясность и отчаянная настойчивость твоего зова. Или у призраков тоже бывают слуховые галлюцинации? Скоро год, как я здесь, но мне ни подтвердить, ни опровергнуть мое существование. Глядя в зеркало, я вижу там пустоту. А может, я попал в мир идей, и передо мной идея зеркала и идея пустоты, а я сам – вещь в себе? Иногда я чувствую себя чужим голосом, помещенным в особую среду, где он может храниться, как в формалине,