Думал. А я ему не мешала.
– Всё это было, конечно, ожидаемо, – проговорил, наконец, Лысовский. – Что она объявится. Но там, Марьяна, история некрасивая вышла. Что тут скрывать. Банальная, но некрасивая.
– Расскажите, – попросила я. – Я пыталась найти ответ в бумагах отца, но там ничего об этом нет. Да и вряд ли я что-то пойму, даже если найду бумаги о разводе, или что-то подобное.
Григорий Филиппович выдержал ещё одну паузу. Затем признался:
– Странно всё это обсуждать. С тобой, когда Сашки уже нет, да еще после стольких лет. Много лет об этом не говорили, я уж, признаться, и думать забыл. – Он на меня посмотрел: – Так говоришь, дочка у неё ещё?
Я кивнула.
– Двадцать четыре года.
– Не такая уж и большая разница между вами. Что про мать говорит?
– Ничего не говорит. Сказала, что меня обманули, что мама жива-здорова. Живёт в Ржеве.
Лысовский неожиданно хмыкнул.
– Что ж, туда ей и дорога.
– Дядя Гриша, вы знали… что она жива?
– Да знал, конечно. – Он неожиданно потёр шею, словно, неожиданно устал, или ему в один момент стало жутко неловко. – От меня-то такое разве скроешь?
– А от остальных, значит, можно?
Лысовский руками развел.
– Да особо никому и интересна её судьба не была. Сашка версию озвучил, все поверили, посочувствовали, да и думать забыли. Никто же от него подтверждения и документов не требовал. На похороны никто не просился, и на поминки. Остался мужик с ребенком на руках.
– Расскажите мне всё, что знаете, – попросила я.
– Если честно, мне и рассказывать особо нечего. Только то, что я от Сашки знал. Мать твою я видел несколько раз всего. Я в те времена на приисках месяцами пропадал, свою-то семью не видел. Сашка после первой, сильной студенческой любви долго жениться не мог. Романтиком он был, в любовь верил. Знаешь, не в ту, что с неба под ноги упала, люблю – не могу. А в настоящую. В какую-то неземную. Где только набрался всех этих сказок. А потом с матерью твоей встретился, случайно, на улице. Она молодая была очень красивая. Этого не отнять. Огонь девка. Ты на неё очень похожа, кстати.
У меня вырвалась кривая усмешка.
– Я тоже огонь? – невесело переспросила я.
А Лысовский улыбнулся, головой качнул.
– Нет. Ты, Марьяна, бриллиант. Отец тебя так воспитал. У тебя уникальная огранка. Красива, воспитана, умна, с характером. А твоя мать… она была красивой бабой. И этим всё сказано. Сашка только этого сразу не понял. Да и как понять, когда ему сорок, а ей двадцать? Взыграло всё, что могло взыграть.
Мне, если честно, было неловко слушать про то, что у папы когда-то что-то взыграло, пусть и по отношению к моей матери. Я бы предпочла, чтобы дядя Гриша использовал другие выражения. Влюбился, потерял голову, был пленен её красотой. Я на Лысовского взглянула, и напомнила себе, что он точно не романтик и не поэт. Какое тут «пленен»?
– Сашка к тому времени уже задумывался о серьёзном бизнесе, «купи-продай» его никогда особо не прельщало, но на дворе