столько, что и затрудняешься классифицировать этот текст…» … выстраивает пространство текста совершенно драматургически: умелой рукой режиссера «ставит свет», озаряет неожиданно ярким лучом мизансцены, выводит героев под беспощадный свет прожекторов и неуклонно ведет читателя и зрителя к финалу. И, конечно же, – благотворное смещение красок: трагедия с фарсом, мелодрама с «суховатым» изложением фактов. «Пробежать» прозу нелегко. Выкинуть ее из головы после прочтения – невозможно…»
Другой прозаик подтверждает и дополняет высокую оценку.
…если подлинная интеллигентность неотторжима от высокой образованности и они помножены на прекрасный писательский дар, тогда перед нами…
…отменный мастер литературных портретов.
…блестяще владеет пером. Константин Паустовский учил меня: «В книге не смеет пребывать ни один абзац, который бы мог написать не писатель». … я ни одного такого абзаца не встретил.
Вот абзацы, которые встретили мы:
Он подходил к ней ближе, чем позволяли приличия, и произносил фразу, опять же совершенно для себя странную:
Элементарное литературные приличия требуют как минимум заменить «для себя» на «для него». После такой косметики фраза останется неуклюжей, но будет, по крайней мере, грамматически правильной.
Потом, пропуская спутницу вперед, они садились в сани, мчались по Кузнецкому мосту вниз.
Как они (Бунин и его спутница) могли пропустить эту спутницу вперед? Ответ находится за пределами здравого смысла. В отличие от предыдущей данная фраза не подлежит даже капитальному ремонту.
Дальше еще интереснее:
Он глядел на ее насурьмленные до самых бровей веки – так ему нравилось. И она не разрешала ему облизывать пересохшие губы, она сама облизывала его пересохшие губы; и помада облюбовала ее рот раной, и он заживлял раны, а потом утирался платком, и платок был у него вечно в красных следах, будто бы чахотка закипала у него на губах и он скрывал ее. Бунин вспоминал об императоре.
Неужели приличия позволяли литератору, уединившемуся в санях с юной красавицей (извозчика не считаем – он явно не конкурент будущему нобелевскому лауреату), во время обмена поцелуями внезапно вспоминать об императоре?! Ладно. Попробуем объяснить этот странный полет мысли. Предположим, что Бунин был ярым монархистом. Опираясь на эту гипотезу, можно допустить, что когда он целовал императорскую подданную, его неконтролируемые думы автоматически обращались к сюзерену.
Ошеломленный нестандартным поведением Ивана Алексеевича читатель, возможно, сразу и не заметит, сколько раз в этом остросюжетном фрагменте использованы формы личных местоимений. А жаль! Тринадцать раз.
С употреблением нашими авторами «божественно затянутых» периодов мы уже познакомились в одноименном разделе. Еще пара примеров. Вот, скажем, популярнейший