я ни разу не признавалась в любви к мужчине и никогда не ощущала таких чувств ни к одному из них. То, что я испытывала к Уинстону, было совершенно иным и куда более сильным.
– О, Клементина, вы не представляете, как я счастлив, – он взял мои руки в ладони и глубоко вздохнул. – Я знаю, что мое ухаживание было коротким, но я хочу спросить, не окажете ли вы мне чести стать моей женой. Это не будет обычный брак, но он будет великим.
Не выпуская его напряженного взгляда, я немедля ответила:
– Я стану вашей женой, Уинстон Черчилль.
Глава четвертая
12 сентября 1908 года
Лондон, Англия
Колокола церкви Св. Маргариты вызванивают мягкую мелодию, так подходящую изящной красоте этой белокаменной церкви XVI века, устроившейся между Вестминстерским аббатством и зданием парламента. Эта музыка успокаивает мои нервы, пока дрожащий, мужественный звук колокола Биг-Бена не начинает отбивать время. Его бой заглушает нежную песнь Св. Маргариты, и на миг я теряюсь в какофонии спорящих колоколов и их протяжных раскатах. Затем внезапно становится тихо, и странная пауза повисает в воздухе.
– Пора, Клемми, – шепчет Билл.
Я смотрю на младшего брата, великолепного в его морской форме. Это единственный мужчина, которого я представляла ведущим меня по церковному походу к алтарю, даже если бы мой предполагаемый отец, которого я едва знала, был жив. В высоком уравновешенном джентльмене, сидящем рядом со мной, едва можно узнать того маленького мальчика, всегда последнего в выводке Хозьеров, тянущихся за матерью, пока мы мотались между Англией и Францией. Пока мать искала свободы от общественных ограничений и бегала от кредиторов, пока наша семья переезжала с места на место, мы, дети, жаждали стабильности и порядка в каждом новом доме. Билл, наконец, нашел все это во флоте, и мне было любопытно, обрету ли я это все сегодня, с Уинстоном.
Мой брат прав, конечно. Колокола перестали звонить, и мы должны выйти из кареты и пройти сквозь толпу людей, фотографов и журналистов, собравшихся вокруг церкви Св. Маргариты. Все это внимание, начавшееся с момента нашего объявления о свадьбе, было ужасно неприятным. Сначала я волновалась, что это просто грязный интерес, связанный с различием между нашей семьей и другими аристократическими семьями. Различие в финансах. В слугах. В соседстве и домах. В отцах. В матерях. Я была в ужасе от того, как много пристальный и внимательный глаз может раскрыть при ближайшем рассмотрении. Но проходили дни, статей и снимков становилось все больше, и я начала понимать, что в целом публика смотрит на меня совсем сквозь другие очки, чем те, через которые на меня смотрят равные мне. Для мира в целом я была красивой аристократкой, происходящей из старинного рода. Никто, казалось, не знал, что некогда я жила в квартире над торговцем рыбой в Дьеппе, или большой вопрос – кто мой настоящий отец. Журналисты и народ, столпившийся вокруг Св. Маргариты, хотели только мельком глянуть на невесту, чья свадьба называлась самой важной в году. Но в этот момент