миф о балканском экзотизме во всех неурядицах и трагедиях в регионе обвиняет сербскую культуру (или по некоторым версиям хорватскую, и/или боснийско-мусульманскую, и/или албанскую в зависимости от этнической склонности автора), которую, предположительно, отмечают крайняя патриархальность, авторитарность, традиционализм, этнонационализм, сильная тяга к насилию, а также засилье «местечкового» или «подданнического» типа политической культуры[69]. Между тем эта «теория» обнаруживает недостатки как в логической цепочке объяснений, так и в отношении к эмпирическому опыту. Поскольку, во-первых, с чего бы вдруг именно сербская культура (неважно, каков ее «истинный» характер) должна обладать столь безграничной властью над сербами – такой властью, что все без исключения сербы должны поступать в соответствии с ней – оправдывая таким образом культурно-детерминистские объяснения? Ведь другие культуры не властвуют так над всеми представителями того или иного народа, во всяком случае это следует из значительного количества самостоятельных вариаций в их поведении. Следовательно, в данном конкретном случае логика культурно-детерминистского «объяснения» трансформируется в чистый культурный экзотизм и realism of the group. Поэтому кажется мало вероятным, что культурно-детерминистская модель в состоянии истолковать заметные вариации в современном поведении самих сербов, а также очевидные перемены образцов их поведения во временной протяженности. А если сама модель не может этого сделать, почему мы должны соглашаться с какими-либо детерминистскими выводами, сделанными на основании этой модели? Затем, может ли вообще культурно-детерминистская модель способствовать лучшему пониманию многочисленных случаев схожего поведения отдельных представителей и групп, относящихся к различным культурам, в сопоставимых общественных и исторических условиях?
Общая культурно-детерминистская модель далее развивается в балканизирующем мифе исторической периферийности/мифологического менталитета основных участников югославской трагедии. Сербы, наиболее частые объекты этой теории, или «небесный народ», как они сами себя называют (это особенно подчеркивается), считаются выходцами из XIX века, если не из средневековья. Они плотно оплетены сетью исторических мифов, которую сами сплели, поэтому не в состоянии встретиться лицом к лицу с реальностью постисторического мира, который все ускоряется. Этот народ ограничен циклической, круговой, внеисторической, замкнутой концепцией времени, принципиально отличающейся от западной, линеарной, эволюционирующей, реалистичной и разомкнутой. Именно поэтому у них невообразимое количество годовщин, юбилеев и памятных дней, они скованы ритуализированными формами поведения, являющимися для них единственно приемлемой связью с действительностью. В сущности этим ритуализмом они вписывают свой исторический горизонт в вечно обновляемый круг. Все