Или хуже – продажа бизнеса, долги, унижение. Он с особым удовольствием припоминал теперь каждое мгновение, каждое своё тогдашнее движение, нарочно, в виде особой роскоши растравляя себя мельчайшими подробностями, микроскопическими деталями, услужливо воскрешаемыми памятью.
…Столько труда, лишений. И всё для чего? Для комфорта? Нет, нет… Это – вторично, будь одно это – на старой бы «Тойоте» ездил. Нет, тут главное другое – зависть, уважение. Тут главное однажды, открыв утром дверь подъезда, издали махнуть соседу, возящемуся под капотом и, вразвалку подойдя к машине, завести с ним разговор. Упомянуть небрежно о турбонаддуве и омываемых зеркалах, чувствуя равного, состоятельного, уважаемого и уважающего тебя человека. А лучше же, слаще же – если у него развалюшка, и если он снизу вверх, с завистью смотрит, если меленько подрагивает, и срывается его голос. Тут можно опять же ровно, с достоинством, но самый шик, самая тонкость в том, чтобы грубо, в лицо ему, надменно прогреметь, прореветь. Тут – биология, тут природная гармония, совершенство формы… Разве лев стесняется своей гривы? А павлин – прячет ли свои перья? А значит, а следовательно…
Он рассмеялся вдруг над чем-то, и сам не понимая над чем, но чувствуя и зная, что гармоничен, к месту этот смех, и именно такой – громкий, жирный, грязный, противоположный его же совсем недавней серой каменной важности.
– Растрясём закусочку! – кричит кто-то рядом, увидев его смеющимся, и он, дёрнув над столом тяжёлыми, налитыми горячей кровью руками, вскакивает со стула и, смеясь тем же смехом, кидается в гущу танца.
Толкает кого-то в податливое ватное плечо, задевает другого – в белой рубахе, с влажными округлостями под мышками и держащего над головой чарку с водкой, и оказывается посреди движущейся, шевелящейся, шелестящей толпы. Дёргает чью-то руку и быстро двигается рядом, глядя в лицо перед собой и не узнавая его, пытаясь поймать ещё чей-то, мелькнувший рядом взгляд. Кто-то толкает его, кто-то неуклюже обнимает за плечи и лезет с поцелуями. Мокрые губы на щеке, пьяное горячее дыхание.
– С обновкой тебя! – кричит ему в ухо женский визгливый голос. Затем он снова – рядом со столом. Ничего не видя в мутной мгле перед собой, тяжело дышит, упёршись кулаками в столешницу и чувствуя пронзительно-холодную струю из кондиционера на потной, облепленной рубахой спине. Снова водка, чьи-то пьяные слёзы, крепкие объятия. И – смех, смех – до отупения, онемения губ, бессознательности…
…Он не помнил уже куда делись гости и жена и как он оказался в машине, в двухстах метрах от ресторана. На небе светила полная луна, шёл медленный крупный снег, на полпальца заваливший капот. Чувствуя дурной запах во рту, он пошевелился, оправился на сиденье. Дёрнув удивительно легко поднявшейся рукой, взглянул на часы – было четыре ночи.
– Ехать домой или взять такси? – Он ещё пошевелился на месте, и как бы для пробы, испытывая себя, поднял и опустил плечи. Даже странно – не было и следа спиртного, словно и вовсе не пил –