на туристских ковриках, а кто-то прямо на земле, некоторые стоят или сидят, поодиночке или группками, есть в них что-то особенное, я не могу сразу уловить, что именно, но они не похожи на людей, которые куда-то едут, на тех, кто стоит на перроне с чемоданами, рюкзаками и сумками: никаких пакетиков с едой или термосов, какой-то мужчина в помятом сером костюме сидит на поребрике с телефоном, пожилая дама в плаще лежит, растянувшись в тени и закинув одну руку себе на лицо, пятеро детей расселись в траве и смотрят на нас широко распахнутыми глазами, на всех желтые светоотражающие жилеты с выведенным фломастером на груди и на спине словом «ЧЕРЕШЕНКА», вокруг них свалены пластиковые пакеты, черные мешки для мусора, чемоданы, телевизор, велосипед; девушка лет двадцати стоит со спортивной сумкой под мышкой и пакетом, в котором угадывается комнатное растение, волонтеры выставили столик, прыщавый мальчишка в рабочем жилете розового цвета раздает бутылки с водой и качает кофе из пневмотермосов, позади стола, в специально выделенном уголке, сидят четверо молодых людей с отклонениями в развитии, все они в инвалидных креслах, в сопровождении одинокого санитара.
И по мере нашего приближения то, что поначалу представлялось мне несколькими дюжинами человек, превращается в гораздо большее людское скопление, я вижу, что народ сидит на ступеньках белого вокзального здания, к киоску выстроилась длинная очередь, хотя он, кажется, закрыт, в самом здании люди сидят и лежат на полу, они повсюду, мы заворачиваем за угол и видим, что они толпятся на перроне, укрываются в тени вокзала, кто-то расстелил одеяла и матрасы, у меня возникает ассоциация с подростковыми воспоминаниями: дождь накрыл загородный музыкальный фестиваль, крохотную деревушку вдруг захлестнул поток галдящей молодежи с ящиками пива, сломанными палатками и зачехленными гитарами, шумная сутолока потных промокших тел, возникших словно из ниоткуда, но здесь все иначе, и Вилья поворачивается к нам с Каролой, она вдруг снова стала совсем маленькой, и обеспокоенно шепчет: «А им всем тоже надо домой в Стокгольм?»
Карола едва заметно кивает головой, я хочу что-то сказать, нам приходится перешагивать через лежащих, мы пробираемся вброд по людскому морю: седая дама в розовом шерстяном свитере, шелковом шарфике и белых кроссовках, девчонка в футбольной форме, еще несколько инвалидных колясок, детских колясок, ходунков. Карола бормочет: «Теперь мне понятно, зачем им нужны были домики», – я хочу сказать дочери, что все будет хорошо, что им просто немного не повезло, они в дороге и их занесло немного не туда.
– Они едут не домой, – говорю я вслух. – У них нет дома.
Поезд не приходит. Бекка кричит, и мы находим незанятый пятачок на перроне, я смешиваю ей еду в рожке и сажусь, держа ее на коленях, надо же, я все еще испытываю удовлетворение, наблюдая за тем, как ест мой ребенок: маленькие губки обхватывают соску, глазки напряженно всматриваются в никуда, она движима исконным инстинктом выжить, просто выжить, любой ценой, солнце печет мне затылок, день обещает быть хорошим.
– Что