аутентизм) есть дело интимное, сокрытое.
– А вот и нет, – сказал ему мальчик, что держал его за руку. – Ныне все эти перемены полов и природ, и прочие чревоугодничества – дело всего человечества.
Перельману-аутентисту не понравилась его безапелляционность: приравнять человеческую демон-стративность к пищеварению мозга.
Перельман-атлет согласился с его правотой.
– Я не герой, – повторили оба они.
– Вы трус? – удивился Кантор. – То есть вы мертвец?
Он имел в виду: жить – это быть либо живым героем, либо мертвым героем. Ибо (в понимании художника Кантора, «этакого Горького с острова Капри») – ежели ты не версифицируешь свои жизни, то ты попросту мертв, даже ежели кажешься жи’вым.
Для Максима Кантора это было естественно и в культурной традиции, а Николай Перельман с удивлением обнаружил в этой традиции перекличку с жизнями живой или мертвой (из древних мифов Эллады), причём – и та, и другая могут оказаться жизнью волшебной.
Максим Кантор доводил (своё понимание экзи’станса) – до абсурда: дескать, аутентизм Перельмана есть трусость и бегство от жизни. Делалось это затем, чтобы здесь и сейчас у «этого» Перельмана появилась возможность от абсурда отречься, а Максим Карлович ещё раз удостоверился в своей несомненной правоте.
Перельман-алкоголик усмехнулся и не стал отвечать.
До этого разговора с Топоровым и Кантором он был с знаком виртуально (в социальных сетях); но – что за знакомство (да и кто мы там такие: аватар на аватаре) в социальных сетях? Чтобы претворить виртуальность во плоть, пришлось обратиться (своим лицом) к жизни мёртвой и (курсором) прибавить к ней живую душу.
К достаточному (deus ex machina) добавив необходимое (дыхание Бога).
Впрочем, вся эта история была бы совершенно невозможна без подобного добавления. Сейчас всё совершалось вживую: когда видишь чужую душу (заглядывая за экран монитора) – почти во пло’ти.
Представляешь (своею душой) – как она ощущает несовершенство мира и собственного пути.
Душа Перельмана (у монитора) – представила саму себя во плоти’ и тоже не стала отвечать Максиму Карловичу: ей достаточно было виртуальных ипостасей на экране монитора и еще одной, вполне материальной – на кухне и в алкогольной нирване.
Ему (множественному человеку и почти богодемону) – всё это было очень понятно.
И ещё ему теперь было многое возможно, например, задавать любые вопросы, один из которых он и задал:
– Они что, педерасты? – спросил он у целованного им мальчика, который пришёл в ресторан вместе с Максимом Карловичем и и Виктором Леонидовичем (ещё раз не премину об этом упомянуть).
Спрошено было достаточно громко: чтобы было возможно услышать во всём в ресторане и во всём мироздании.
– Прелесть что за вопрос! – мог бы сказать целованный Перельманом мальчик. – От ответа на него ничего не зависит.
Но затем и было спрошено, чтобы сразу же прояснились все пищеварения (высокоокультуренных)