под его строгим взглядом даже стала невольно приглаживать разметавшиеся волосы, поправила сбившийся гиматий. И взгляд Рулава потеплел. Княжна же поясняла, что весть о захвате русскими купцами старого дворца Маманта вскоре дойдет до самого императора. Он, конечно, не возрадуется этому, однако решит все возложить на эпарха. Торговых гостей в Византии обычно не принято обижать, но товара они, судя по всему, лишатся. И она не удивится, если по истечении положенного срока им позволят покинуть убежище и убраться восвояси. Поход их, конечно, будет бесславный и убыточный, но хоть живыми останутся.
Рулав размышлял, слушая ее, хмурил соболиные брови.
– В том позор для Руси, если ромеи нас словно каких-то евреев оберут, – сказал наконец.
Видать, не единожды уже бывал в Византии, если знал, что евреев тут порой жестко обижают. К тому же Светорада заметила у самого Рулава позвякивающий о пластины брони крест на бечевке. Рулав оказался чуть ли не единственным из присутствующих, кто был облачен в воинские доспехи. Ясное дело, ведь сегодня именно он ходил с Фостом и его сыном к эпарху Юстину Мане. И Светорада спросила, как же они не доглядели за боярским сыном, что тот первым в драку полез? Ведь из-за него теперь все их неприятности…
Рулав не ответил, разглядывал ее как-то по-новому.
– Скажи, красна девица, не мог ли я тебя ранее где видеть? Хотя такую красоту да забыть… Но вот где видел-то?
Светорада поправила на голове легкую ткань гиматия и отвернулась. Что ж, все может быть. О ней когда-то немало на Руси говорили, многие даже приезжали в Смоленск, чтобы взглянуть на первую красавицу Днепровской Руси… Но давно это было…
Однако узнал ее ярл Фарлаф. Княжна вздрогнула, когда он назвал ее на скандинавский лад – Лисглада.
– Я был в походе Игоря, мы тебя отыскали в хазарских степях. И тога ты вроде как на Русь отправилась. Но что же потом с тобой приключилось? Слыхали, будто ты в плену у хазар была, а теперь среди ромеев прижилась. Вот и дается мне, что нить, какую спряли для тебя норны[56], запутана и сложна, как полет летучей мыши. И еще есть, что хочу у тебя спросить: мудрая Ольга Вышгородская, которая ныне женой Игоря стала, как-то говаривала, что оставила тебя с сыном своим. Не скажешь ли, где теперь младой княжич?
Сердце княжны сжалось. Она смотрела на догадливого ярла и едва могла проглотить подкатившийся к горлу ком.
– Сам же сказал – моя жизнь, что полет ночной мыши. И если маленький Глеб, как звали сына Игоря и Ольги, – тут Фарлаф согласно кивнул, – и был со мной какое-то время, то теперь мне нечего о нем сообщить.
Про себя же подумала: «Ни за что не отдам им Глебушку! А у Ольги и Игоря еще дети будут…»
Фарлаф больше ни о чем не расспрашивал. Он сейчас об ином заботился: проверял, у кого какое оружие, вновь и вновь осматривал стены, менял постовых, приказывал, чтобы глядели в оба глаза, слушали в оба уха, а то, не позволь боги, ромеи вдруг решатся пойти на приступ. Но русы хоть и слушали его, все же поговаривали, что ромеи не больно-то и