посчитали, сколько есть общих денег, и выскочили во двор, яростно жестикулируя. Спустя двадцать минут на парковку въехала машина со средних лет арабом и его женой. Он громко разговаривал по телефону и вытирал пот со лба.
– Это очень дорогая больница. Забирайте выписку и поезжайте в G.M.C. hospital. Я поговорил с врачом, он знает свое дело и сделает операцию за символическую сумму.
В тот момент транзакция по карте уже прошла, операция была оплачена, и, как я думала, должна была начаться с минуты на минуту, а может, уже и началась. Но Хабиб вышел во двор на своих ногах, выкурил сигарету. Решение ехать в другое место было принято. Забирая вещи из больницы, мы столкнулись в коридоре со знакомой Хуссейна – Хелен.
– Ты что здесь делаешь? – расспрашивал Хуссейн, быстро обняв ее.
– У меня брат разбился, – коротко бросила она. – Столкнулся с байком. Оба скутера вдребезги, водитель второго умер на месте. Брат лежит в левом крыле, у него повреждено лицо.
Узнав, что мы собираемся в другую больницу, Хелен заволновалась:
– Перевести его туда – очень плохая идея. G.M.C. hospital – худшее место на свете, я была там на днях.
– Там свой врач.
– Ну, смотрите сами. И берегите Хабиба. Рада была познакомиться, Энни.
Мы сели по машинам и снова поехали по Панаджи. В G.M.C. hospital пошел старший араб с женой, я и толстый Ахмад остались в машине на парковке. Я умирала от недосыпа, но заснуть было невозможно: Ахмад включил кондиционер на полную мощность, я мерзла; хотелось есть. Все ждали. Хуссейн принес мне стакан густого сладкого сока с миндалем – бадама. Наконец в третьем часу ночи двери машины хлопнули. Я не поверила своим глазам: на переднее сиденье сел Хабиб.
– Что происходит? – спросила я Хуссейна.
– Хабиб испугался операции. Год назад у него в больнице умерла мама. Он надеется, что если будет пить больше воды и принимать медикаменты, то камень выйдет сам.
Я не поверила ушам. Поднять всех на ноги, обо всем договориться и в конце концов отказаться, так рисковать?! А что, если боли возобновятся? Но это было его решение, все остальные пожали плечами. Хабиб завертел головой, обернулся ко мне, заулыбался.
– Он благодарит тебя за сегодня, – перевел с арабского Хуссейн. – Что ты была с нами, что не ушла.
Я промолчала; я была рассержена таким легкомыслием.
В Калахару мы приехали под утро. Перенервничав за ночь, я и Хуссейн не могли спать: Хабиб ушел в комнату, а мы остались сидеть на кухне, освещенные лампой. Напряжение медленно спадало. Мы коротали время, разбирая арабский алфавит. Хуссейн учил меня писать буквы, расчертив листочек в тетради на строки, чтобы я могла тренироваться; он улыбался. В шестом часу, на рассвете, я поднялась к себе. Мне показалось, что лысый смотрел вслед с едва уловимым разочарованием.
Следующие дни Хабиб выглядел прилично, оживленно болтал с приятелями и часто появлялся на балконе. В один из вечеров он, неожиданно встав передо мной, спросил:
– Я