На лестнице появился Азиз, он хмыкнул и, глядя на нас, понимающе ухмыльнулся. Я покраснела.
Операция прошла настолько быстро, что мы даже не успели заскучать. Полчаса – и двери операционного блока открываются, и оттуда вывозят Хабиба на каталке. Он что-то трещит, обращаясь к медбратьям, вертит головой и широко улыбается. В палате парни обступают его и целуют в макушку.
Мы навестили его на следующий день. Хабиба поместили в «VIP» -палату – старую, унылую комнату с многочисленными потеками на потолке и стенах. Наша компания явилась, громыхая коробками с пиццей, шаурмой, шурша пачками с сигаретами и бренча бутылками с пивом. Я растерянно смотрела, как парни затыкают простыней зазор под дверью, чтобы в коридор не просачивался запах гашиша. Но он все же просочился, поэтому сначала пришли медсестры, потом охрана.
– Курите?!
– Нет, ну что вы…
Из больницы мы вышли за полночь. Над переулком деревья с раскидистыми кронами переплелись так, что закрывали небо. Из зарослей порхнула стайка летучих мышей, тяжело и бесшумно пролетела сова. Я уже знала, что по-арабски летучая мышь – «хофаш», а сова – «бума». Хуссейн притянул меня за плечи, прижал к себе на секунду, а затем аккуратно усадил в машину. Мы приехали в Калахару, припарковались под его окнами, устроились за столом на пластиковых стульях. Хуссейн провел ладонью по моей щеке:
– Я очень хочу тебя поцеловать. Можно?
– You don’t really want if you ask…61
И Хуссейн начал меня целовать. Это было мило и немного смешно – мы целовались нежно, и нам мешали носы. Руки у Хуссейна были ласковые и теплые.
– Я пойду, – попыталась встать я.
Хуссейн был проворнее: он поднял меня на руки и понес в спальню.
О чем я думала, сдаваясь так легко? Да ни о чем, собственно, не думала. За дверью была ночь, живая и полная чувственности, и я была такой же. Отошли в сторону сомнения, правила, угрозы и страхи. Не было обещаний, планов и надежд. Хуссейн оказался хорошим любовником, горячим и внимательным, мы любили друг друга просто и открыто. После он завел меня в душ и вымыл как девчонку – намылил гелем, помог смыть мыльную пену, протер мои ушки салфеткой. Сам он оказался чистоплотен и любил воду, как енот-полоскун, – помылся, побрился, натерся кремом, надушился парфюмом. А потом мы сели на байк.
Мы были просто обязаны сесть на байк, потому что к четырем утра оказались зверски голодны! Хуссейн засунул меня в собственную куртку, заботливо нахлобучил на мои мокрые волосы капюшон, и мы вылетели на темную побитую дорогу. У винного он взял нам по банке пива, поцеловал меня мокрыми губами в замерзший нос:
– Зови меня habibi, я теперь твой, а ты моя!
– Вот еще! – фыркнула я и шмыгнула носом. И заулыбалась.
Съев в каком-то баре на двоих огромный бирьяни, мы закутались дома в одеяло и заснули в обнимку. На кухне играла музыка, а я лежа на груди