прежде чем я снова его увижу. Я закрываю глаза и откидываюсь на сиденье. Здесь холодно. Вокруг пахнет пылью. Странно осознавать, что когда-то это здание наполняли люди. Оно как старый заколдованный замок, темный и неживой. Только фонарь, одиноко стоящий на соседнем сидении, освещает клочок тьмы.
Позади раздаются шаги, но я не удосуживаюсь даже обернуться. Шон накрывает меня толстым пледом, найденным, скорее всего, где-то в гримерках, и садится рядом.
– Итак, мы снова вместе, – говорит он, упираясь локтями в колени.
– Как в старые добрые времена, – тихо отвечаю я.
– Не стоило мне разрешать тебе идти.
Шон действительно выглядит так, будто ненавидит сам себя за то, что его план не сработал. Я мотаю головой:
– Если кто-то и должен с отцом разобраться, то я. И ты это знаешь.
Никто из нас больше не хочет говорить. Мы сидим вдвоем в тусклом свете, отрезанные от остального мира, который давным-давно спит. Оба на грани – и поэтому нужны друг другу, чтобы не сорваться. Но чем больше проходит времени, тем тревожнее становится на душе. Ведь если бы Нику стало хуже, Джесс бы сказал?
Наконец я слышу хлопок двери. Мы с Шоном переглядываемся. Он предлагает руку, помогая встать, и мы вместе идем к комнате, где устроили Ника. Я изо всех сил пытаюсь унять снова разбушевавшееся сердцебиение.
– Сначала ты, – говорит он, давая мне право на приватность.
Дверь поддается легко, и я осторожно закрываю ее за собой. В нос бьет запах антисептика, крови и мыла. Комната, кажется, бывшая гримерная, на первый взгляд полна всякого хлама, как будто труппа однажды исчезла, побросав реквизит, гонимая неизвестным страхом, – но, присмотревшись, я понимаю: кто-то просто тщательно всё тут устроил. На полу стоит небольшая печка, поэтому в комнате тепло. Ковер с высоким ворсом вытерт, но все еще хранит частички былой роскоши, темно-красные бархатные портьеры завешивают дальнюю стену. На стойках, служивших ранее гардеробными, висит мужская одежда. Очевидно, Ник провел здесь какое-то время до того, как его поймали. Единственная вещь, которая выбивается из общего вида, – старомодный бронзовый патефон с огромным раструбом. На фоне исключительно практичных предметов он выглядит дико неуместно.
Ник все еще без сознания. Я подхожу к дивану, чувствуя, как с каждым шагом подгибаются ноги, и аккуратно сажусь на самый край. Впервые я так близко разглядываю прямые, словно щетинки, ресницы и черные волосы, падающие на лицо. Скольжу взглядом по разбитым пальцам, расслабленно лежащим на покрывале. Сейчас он выглядит младше своих лет. Просто мирно спит и мерно дышит. Блуждает где-то под сводами собственного подсознания, и я даже не уверена, слышит ли меня.
Я протягиваю руку, чтобы коснуться его лица или приоткрытых губ, но не решаюсь. Вместо этого пропускаю ставшие совсем длинными волосы сквозь пальцы, откидывая их назад. Одна из прядей тут же падает обратно. Жесткие. Упрямые. Как и он сам. Теперь понятно, почему Ник все время убирал их со лба. При взгляде на бледное лицо, всё в синяках и ушибах, в голову лезут исключительно