на темноту и такой холод, что изо рта валил пар, прогулка оказалась довольно приятной. Я шел по тихим улицам Брашова с этим удивительным человеком, чье капризное своеволие, недавно проявленное, не вызвало у меня ни раздражения, ни досады (которые непременно вскипели бы во мне, будь на его месте кто-нибудь другой), а вызвало лишь необычайное чувство снисхождения.
Даже сейчас, в первом пылу влюбленности, я со всей ясностью понимаю: развитие такой привязанности с моей стороны неизбежно приведет к тому, что я останусь в одиночестве, с разбитым сердцем.
Однако, как старый актер, я готов играть роль, написанную судьбой. Я всегда буду там, где прикажет сей незримый драматург, и покину сцену ровно в тот миг, когда он решит, что мне настало время уйти.
Чем дальше мы шли, тем более непритязательными, ветхими и бедными становились дома вокруг. Вдали от уютной городской площади и сумрачно-величественной Черной церкви атмосфера заметно изменилась. Пристальные взоры, обращенные на нас из густых теней, были откровенно враждебными. Обитатели этих кварталов казались людьми совсем другого разряда, чем наша добродушная хозяйка. Мужчины, стоявшие впривалку к стенам, смотрели на нас с завистью и презрением, а женщины устремляли тоскливые взгляды из-под набрякших век. Уныние, безнадежность и уродливая нищета царили здесь. Я бы с огромной радостью повернул обратно и возвратился на более безопасные улицы, но Габриэль шагал вперед с такой веселой решимостью, что у меня хватило ума даже и не предлагать пойти на попятный.
Достигнув наконец самого края города, мы увидели большое прямоугольное строение, сильно смахивающее на амбар. Перед ним стоял столб с потрескавшейся, выцветшей вывеской, что раскачивалась на холодном вечернем ветру. Позади смутно различалась полузаброшенная узкая дорога, исчезавшая в темном дремучем лесу. А дальше были только горы.
Из таверны доносился приглушенный гул разговоров и шум веселья. Но звуки эти навели меня на мысль не о веселом празднестве, а об осином гнезде, угрожающе гудящем при приближении человека.
Мы немного помедлили перед заведением, характер которого безошибочно угадывался уже по одному внешнему облику. На мгновение мне даже вообразилось, что Габриель готов совершить volte-face[16], что его небрежная бравада улетучилась перед лицом разлитой в воздухе угрозы. Но я ошибся. Он пристально вгляделся в густой мрак деревьев и, казалось, принюхался, словно зверь, почуявший опасность.
– Завораживает, правда? Темный, глухой, безмолвный.
– Ты про лес?
Он кивнул:
– Интересно, каково оно, вступить в это древнее лесное царство? Вольно блуждать среди дикой природы?
Я собирался ответить, что, вероятно, на деле все окажется гораздо менее романтично, чем представляется в мечтах, но внезапно где-то рядом раздался низкий горловой звук – рычание зверя, вне всякого сомнения.
Я придвинулся ближе к своему спутнику:
– Габриель?
Из темноты, бесшумно ступая, вышел крупный серый волк. Густая