отвернулась. Она не желала со мной разговаривать и не собиралась меня прощать.
Я стал навещать семью ежедневно. Садился прямо на пол у кровати жены и часами сидел молча. Я сам кидался к ней, когда ее мучил кашель, сам поил ее. Тот грубый мужчина, относящийся к этой женщине, как к служанке, к бессловесной рабыне, умер во время шторма. Сейчас у меня не было никого дороже ее. Ее и нашего сынишки. Постепенно Олья стала разговаривать со мной. И я с трудом, но убедил ее после выздоровления вернуться в мой дом.
Отец выделил мне крыло нашего большого дома. Мне больше не хотелось никуда уезжать, что-то строить, отделяться.
Я хотел каждый день видеть их всех – отца, мать, Димитриу, многочисленных дядей и теток, двоюродных и троюродных братьев и сестер, друзей детства, старых слуг и соседей. Единственное, чего я не хотел – заниматься торговлей. Я даже не выходил на пристань, не заходил на склады. Тем более, что туберкулез костей давал о себе знать, и ходил я с трудом, прихрамывая и опираясь на трость. Ее я сам вырезал из палки, принесенной мне Димитриу. И выяснил, что у меня это неплохо получается.
Наш местный мастер краснодеревщик дал мне несколько уроков, и я целые дни проводил захваченный новым занятием. Вскоре я смог подарить жене шкатулку, сделанную собственными руками.
Моя семья теперь жила со мной. Но доктора сказали, что Олья после болезни больше не сможет иметь детей. Да она до конца и не оправилась. Почти все время жена проводила сидя в кресле во дворе и вязала разноцветные шали. У нее появилась непреодолимая тяга к теплым вещам. В сырые, дождливые дни приступы кашля возвращались. И я не спал ночами, боясь потерять мою любимую. Да, теперь я осознавал, как же сильно я ее люблю.
Сын же наш чувствовал себя на Крите прекрасно. Он целыми днями играл на улице с друзьями и купался в море. Его обожали и баловали бабушки, дедушки, тети и дяди. В родительской семье Николас был единственным внуком. Не знаю почему, но Димитриу так и не женился. Он отшучивался, что все равно не найдет такую, как моя Олья, значит и искать не стоит. К Николасу брат относился по-отечески, и часто брал мальчика на долгие прогулки в горы, где учил всему, что должен знать истинный критянин о природе своего чудесного острова. В отличие от меня Димитриу хорошо разбирался в растениях.
Сейчас я понимал, что эта жизнь, в окружении любящих тебя родных людей, абсолютно отличается от той жизни в гавани, которую я навязал сыну взамен. Первые пять лет он видел только печальную мать и вечно озабоченного усталого отца, у которого никогда на сына не было времени. В Тире на пристани маленькому ребенку было нечего делать. Напряженная жизнь большого порта всегда полна опасностей. А в заливе, где любила проводить время Олья, детей больше не было.
Помимо этого, я остро ощущал свою вину перед родителями. Если Николаса они получили хотя бы в пятилетнем возрасте, то моего славного улыбчивого Петроса они не видели вообще. Никогда он не протягивал свои ручки в перевязочках к лицам бабушки и дедушки, и они не ловили, смеясь, губами,