рвало прямо на палубу.
Кашель усиливался. Замерзшие, мокрые и голодные люди легко подхватывали заразу. Мой маленький Петрос тоже стал кашлять. Он был такой холодный, что ему даже не хватало сил плакать. Капитан сжалился над нами и принес кусок рогожи. Она не давала тепла, но хотя бы закрывала от ветра. Под этим куском уместились мы все. Я, с Петросом на руках, и жена, со старшим сыном, в обнимку. Малыша буквально сотрясал кашель. Я понимал, что нам очень опасно находиться так близко друг к другу, это увеличивало шансы заражения. Но в этот момент сам шанс выжить казался мне минимальным. Капитан распорядился раздать всем по небольшой порции еды и воды. Больные и здоровые пили из одной кружки, поочередно зачерпывая ею воду из ведра.
Я опять предложил Михаэлю золото, пытаясь увеличить наши порции. Еда хотя бы согревала нас изнутри и помогла бы пережить вновь надвигающуюся ночь. Но капитан опять отказался. Он не собирался обделять команду, которой еще предстояло вывозить нас из этого кошмара. И не хотел вызывать недовольство на корабле, понимая, что последствия могут быть совершенно не предсказуемыми. Люди, доведенные до отчаяния, способны были просто выбросить меня за борт. Второй раз в жизни я столкнулся с ситуацией, в которой золото было бессильно. Перед моим внутренним взором стояло видение моего дома, когда я собирался. Я мог бы взять плащи, сапоги, одеяла, хлеб и мясо, но я взял только золото. И теперь был жестоко наказан.
Наконец измученные организмы сдались, и мы впали в забытье. Не знаю, сколько часов я так проспал, но разбудил меня надрывный кашель. И это был не Петрос, а Николос. Малыш же лежал совсем посиневший и едва дышал. В его горле клокотало, и воздух вырывался со свистом. Следом за сыном зашлась в кашле Олья. Утро не принесло нам никакого облегчения. Солнце опять не смогло пробиться сквозь тучи. Не все проснулись этим утром, несколько человек умерло от болезни и переохлаждения. Практически все, кто смог убежать из Тира, были больны. Мертвых матросы просто выбросили за борт.
Мы с Ольей по очереди растирали окоченевшие ножки и ручки нашего сына. Но у нас не было ни единой сухой тряпочки, чтобы завернуть его. Видя наше отчаяние, а скорее поняв, что если он нас не довезет живыми, ему не видать убежища на Крите, капитан все же позволил Олье с детьми спуститься в тесное помещение, заменяющее ему каюту, и уступил им свою постель. Я же, стараясь согреться, сменил одного из гребцов на веслах. Люди гребли вторые сутки и безумно устали. Ветер все еще не давал распустить паруса. Из пассажиров почти никто не мог помочь. Горожане даже не представляли, как грести таким веслом, да и мало у кого доставало сил на это.
Днем буря, наконец, стала затихать. Распустили паруса. Гребцы без сил повалились на мокрую палубу. Даже эти выносливые, ко всему привычные люди начинали заражаться. Кашель не затихал. Капитан со все усиливающейся тревогой смотрел на происходящее. Мы по-прежнему не знали, где находимся. Уже было очевидно, что судно пронесло мимо Кипра. И до Крита