противников.
Тем временем многие местные муниципалитеты убеждали призвать военных. Но они единодушно отказались делать что-либо подобное. Это был тот психологический момент, когда одно прикосновение природы делает весь мир единым. В Палате общин на мучительный призыв Хейса и его партнера военный министр холодно ответил, что не может вмешаться, если мэр того или иного района не обратится за помощью после прочтения Акта о беспорядках. Дело было в руках полиции, которая знала, как действовать в чрезвычайной ситуации.
Фишер и его коллега, которых толкали, пихали и добродушно подталкивали, в конце концов оказались за парой огромных ворот, которые открывались во двор сразу за Юстонским вокзалом. Там была большая квадратная площадка, а за ней – три небольшие горы угля, аккуратно сложенные привычным образом. Перед этим отрадным зрелищем спокойствие двух тысяч мужчин, совершивших вылазку во двор, было сломлено. Они вскинули руки, смеялись и ликовали. Они ворвались в офис крупной угольной компании, которая якобы была владельцем всего этого черного богатства, и потащили клерков во двор. Сзади раздавался треск и грохот телег без колес, которые тащили на себе.
– Нет причин для страха, – объяснил старший человек. – Мы здесь, чтобы купить этот уголь, по одному, по два или по три центнера, в зависимости от обстоятельств, и вы можете получить свои деньги наличными или ваучерами, как вам будет угодно. Но мы собираемся получить товар, и не беспокойтесь об этом. Просто постойте у ворот и взгляните на нас. Вам придётся считать на глазок, но это не будет для вас потерей. А цена – восемнадцать пенсов за центнер.
Три клерка неуверенно усмехнулись. В тот же момент такая же странная сцена разыгрывалась более чем на сотне других угольных дворов. Три или четыре сотни человек уже копошились над большой насыпью, раздавался треск и грохот, когда падали огромные глыбы, воздух наполнился грязным, зернистым черным порошком, и вскоре все лица были черными от него.
Очень скоро от угольных куч пошел непрерывный поток. Большой поток тележек с углем с хрустом катился по твердому, замерзшему снегу, запряженных одним, двумя или тремя мужчинами, в зависимости от груза, или от того, сколько человек сотрудничало, и по мере того, как они шли, они пели и кричали о своей победе. Это было беспорядком, это было неправильно, это было прямым нарушением закона, но человек устанавливает законы для человека.
Гоф и Фишер, пройдя вдоль Юстон-роуд, внезапно оказались в гуще взволнованной толпы. Двери пристани были выбиты, но в центре двора решительно стоял ряд людей, прикрепивших шланг к одному из водопроводов и бросавших мародерам яростный вызов. На мгновение возникла тишина. Мысль о том, чтобы быть облитым с головы до ног при термометре на нуле, была ужасающей. Эти люди встретили бы огонь, но подобная смерть, ибо это означало бы смерть, была ужасна.
– Неужели этот парень хочет, чтобы его убили? – воскликнул Фишер. – Если он это сделает, они разорвут его на куски. Я спрашиваю,