моих анализов. Никто не мог (или не хотел) мне помочь, пока какая-то девушка (пациентка клиники) не прочла описание моего рентгена и сказала мне по-русски, что все нормально. Что ж, спасибо и на этом.
Кабинет моего «участкового» врача Елены Гиргенсон находился неподалеку от больничной кассы, и я зашел к ней с просьбой просто посмотреть на мои анализы «взглядом специалиста». В кабинете и на этот раз не было ни одного пациента, а только сама доктор и ее секретарь. К моему удивлению, услышав мою просьбу прокомментировать анализы в течение нескольких минут, секретарь спросила врача, можно ли сделать это сейчас, на что врач не соблаговолила ответить. Тогда секретарь сказала, что может записать меня на прием «к доктору» только на 19 мая, то есть через 10 дней. Сама доктор даже не взглянула на меня: она была занята разговором по телефону.
19 мая к 13 часам я уже в третий раз отправился к доктору Елене Гиргенсон за комментариями по моим анализам, надеясь, что сейчас уж она обязательно посмотрит их и скажет, как мои дела. Я опять просидел возле ее кабинета около часа, не понимая, за кем моя очередь, потому что в кабинет все время входили какие-то люди, ранее в этой очереди не стоявшие. И когда было уже 14 часов, но ни доктор, ни ее секретарь по-прежнему не обращали на меня внимания, я ушел, удивленный таким обращением с пациентами и недоумевая, неужели все врачи в Израиле работают таким образом.
Мне не хотелось снова идти в Маккаби, но делать было нечего. И я пошел туда опять с просьбой дать мне другого врача. Регистратор, говорившая на иврите и чуть-чуть по-английски, дала мне телефон врача Нины Бульман, которой я сразу же позвонил. На мой звонок ответил мужчина (как потом выяснилось, это был секретарь Нины Бульман и, по совместительству, ее муж) и, когда я попросил записать меня к врачу, он резким и недовольным голосом спросил (почти крикнул) по-русски: «А у кого Вы были раньше?» Услышав мой ответ: «Какая разница, у кого я был раньше?», он сказал, что завтра с утра ответит на все мои вопросы. Но ни завтра и в следующие дни на мои звонки он уже не отвечал. И я в третий раз пошел с этим вопросом в Маккаби.
Пока выходило, что я – израильтянин, имеющий медицинскую страховку, хожу в свою больничную кассу каждый день и никак не могу понять, кто меня примет и посмотрит, наконец, мои анализы. В этот раз я пришел в четверг в 13.20, но выяснилось, что регистратура в этот день работает только до 13, потому что четверг в Израиле – короткий день. Но я помнил, что на третьем этаже тоже есть регистратура, и, поднявшись туда, увидел, что она, почему-то, работает. Ничего не поймешь! Я снова попал к регистратору, которая не говорила ни по-русски, ни по-английски, и на иврите стал, как мог, излагать свою проблему. Через несколько минут, когда мы выяснили, что совсем не понимаем друг друга, сошлись на том, что скоро придёт ее коллега, говорящая по-русски, и поможет во всем разобраться.
Проблема языка является базовой для репатриантов в Израиль потому, что среди местных жителей, особенно среди людей среднего и старшего возраста,