мой ужин. Официантка отошла, я выпил, но ложку не трогаю. А он на меня смотрит. Ну давай, подходи, что тебе, сирота казанская.. а вообще с ними поосторожней, и будь готов..
– Сюда сядь.
– Дело есть, – трезвый по голосу, и, похоже, не отстанет.
– Ну, что надо? – подсел я к нему за стол, тарелка там осталась.
– Долго соображаешь.
– Пошел на хер.. – я поднялся.
– Сядь. Дело есть.
– И? – я опять сел, а солянка стынет.
– Я за тобой.
– Ну, и че надо? Ты вообще кто?
– Не важно, – да и к черту спрашивать имя.. того, кого завтра не вспомнишь.
– Че надо-то?
– Я по делу.
– Ну и..? Мы, кстати, знакомы? – под столом я сжимал-разжимал кулак.
– Ешь. Потом поговорим.
– А что, можно? Перехотелось.. Так мы знакомы? – ну-ну, вот и пошло, а вроде бы трезвый..
– Не важно. За тобой я. Бык не знает, что говядина..
– Что? Сразу говори, что надо, или прекращаем.. Понял?
– Ешь. Потом..
– Спасибо, наелся.. Что надо?
– Я тебя ждал. Послали за тобой.
– Кто?
– Так что надо?
– Пишешь?
– Что?
– Не важно..
– Показания счетчика снимаю. Пойдет?
– Все?
– А что, мало? Так каждый месяц пишу.. – наконец оскалился я; что ты пристал, что тебе, да и солянка стынет, есть охота, она ж и хороша тогда, когда горячая, – еще что надо?
– Не за тоб.. не к вам. Извините..
– Да ладно, бывает. Да и кто ж в школе стихов не писал.
Нещадным взглядом брызнул он в мою сторону, быстро-быстро собрался и вышел. Ну и катись.. хорошо, так хоть.. могло бы и.. ну да, гуляй, Вася.. наконец разбил я ложкой тучку сметаны в солянке, зачерпнул. Остыла..
«..В стираных кармаааанах паспорта и паальцы..
Все как у люде-э-э-эй..
Все как у люде-э-э-эй..»
Рахитичные дети в переходе, едва различимые меж собой патлатые мальчики-девочки, вытягивали неокрепшими голосками за скрипом расстроенной гитары, и шапка с мелочью по кругу.
<>
Человеческое существо – приспособленец тот еще.
Ему привыкать к сиренам тревоги, инстинкт, и, точно загнанный зверь, прячется он в бомбоубежище или по подвалам. Потом – первые тела на улицах, работа артиллерийского расчета. Потом – развороченные тела, останки, части тел станут обыденностью. Потом – человек не прячется. И поднимает голову.
Сначала – рычащий зверь внутри, грызущий лаз себе наружу, зверь, слюна по оголенным клыкам, пройдет время – щенок, скулящий, медленно притихающий, затихает и щенок, остается одна ноющая боль, и уже не проходит.
Прозрачный кусок тянется на день, тянется на ночь. Голод не знает ночи. Потом – крошки в кипятке, покуда есть еще кипяток, варится с обоев клей, и ловит по подвалам.. Потом – земля, и землю есть можно. Потом – все.
Третьим постулатом трескучий