Кочергина Татьяна бросилась навстречу.
– Поберегись! – крикнул Иван. – Как видишь, живой вернулся. В город спешу, не до тебя!
«Будто чужой, хоть бы словом перемолвился! Ой, а ежели беда стряслась?» – Татьяна так и присела, невзначай уронив ведро. Колодезная вода выплеснулась на пыльную дорогу.
Прибежала Татьяна к Катерине, застала её трудящейся на грядках:
– Скажи мне, что случилось? Ты ведь наверняка знаешь. Наши вернулись, только что видела их. Скачут в город, никого не видят, даже не поздороваются. Тревожно мне…
Разогнула спину Катерина, повернулась к соседке, молвила:
– Запорожское войско на Русь идет, мне Дмитрий сказывал. Сам видел издали.
И снова Татьяна чуть не упала, пошатнулась, наклонила ведро – и плеснула воды прямо под ноги Катерине.
– Ой, прости! Что же это деется такое? Только пожили мирно – и опять нашествие.
Живы были в памяти михайловцев картины Смутного времени. Немного воды утекло с той поры, как горожане впустили атамана Заруцкого с его казаками-донцами. Планы у атамана были грандиозными; поговаривали, будто Иван Заруцкий намеревается посадить на русский престол сына Марины Мнишек, которого сия девица на вторую букву азбуки прижила то ли от Тушинского вора, то ли от самого атамана. Во всяком случае Заруцкий всюду таскал её с собою. Иные утверждали, будто атаман-сумасброд по прозвищу Тараруй сам метил на трон московских царей. Когда атаман подошёл к стенам града Михайлова, шёл последний год окаянной Смуты. Сладкими речами да посулами прельстил атаман михайловцев, отворили ему ворота стрельцы. Пёстрое воинство Тараруя вступило в стены города. Поначалу-то горожане обрадовались: есть ныне у города надёжный защитник и покровитель. Однако атаман вскоре повёл себя в городе не как защитник – как завоеватель. Грабили и притесняли михайловских обывателей казаки Заруцкого. Не лучше вели себя и иные их земляки, ставшие сообщниками атамана в насильствах и грабежах над согражданами. Когда покинул Тараруй город, вздохнули жители с облегчением. Схватили самозваных воевод, Ваську Извольского да Мишку Болкошина – ставленников Заруцкого – и выдали их на расправу.
Ушёл Заруцкий дальше, разорять Рязанщину и другие земли. В конце концов изловили атамана, привезли в Москву и там на кол водрузили. Злорадно смеялся народ:
– Вот тебе, разбойный атаман, престол об одной ножке!
«Ворёнка» повесили. Историю эту пересказал Дмитрию поп Елисей. Смутился казак:
– Отрока-то невинного за что смерти предали? Заруцкому поделом, а этого почто?
– Юнец вырастет – и, чего доброго, права на престол предъявит, – отвечал батюшка. – У римлян в сочинениях сказано, что кесарь Август велел юного Цезариона, сына Клеопатры, казнить, дабы, выросши, власть его в Риме не оспаривал. А всё ж прав ты, Димитрий, негоже чадо губить. Сослали б в дальний монастырь, коли на то пошло…
…Всё это вспоминалось Дмитрию, когда летел он на сером коне казачьего головы по скрипучему мосту через Проню. Грозно шумел порог, потоки пенящейся