и вжимали голову в плечи, чтобы скрыть покрасневшие мочки от волнения.
«Это они», – подумал один.
«Сегодня будет жатва», – подумал другой.
– Давай уедем отсюда, – сказала я Люцио, когда мы уже подходили к лодочникам.
– Нет! – рыкнул тот на гистофском диалекте и уверенно направился прямо к воде. – Разве ты не видишь, что они нервничают. Чаша на кладбище.
– Я слышу их мысли, – продолжила я уговаривать его. – Они хотят спасти нас от ловушки.
Люцио резко остановился и развернулся.
– Тарохо предупреждал меня, что ты труслива и слаба. Но за эти два года, я думал, ты изменилась. Ошибся?
Внутри вспыхнуло пламя. Оскорбительнее этого ничего и не могло быть сказано. Это безумие – проявлять трусость, когда цель близка. Тарохо был прав, я бесполезна в такие моменты. Но я также достаточно вынослива, чтобы перебороть свои страхи и проявить волю. Слова Люцио отрезвили.
– Доставьте нас на кладбище, – сказал он, протягивая пару купюр лодочнику, который безразлично взял их и стал отшвартовываться. После чего Люцио обратился ко мне: – Если ты не готова сейчас, то тебе не место в плане отца.
Даже в мыслях было запрещено называть его так. Отчего же соратник решился на подобный шаг? Чтобы надавить на больное место, сломить, ослабить хватку безволия.
Наконец мы причалили к началу кладбища, где царила странная атмосфера. Солнце отчего-то стало меркнуть, и я оказалась на большой площади. Что-то скрежетало, опустился на землю мрак. Дальше я ничего не помню…
Глава пятая. Нёбо чешется
Бывают такие странные ощущения, когда снятся сны, что ты являешься кем-то другим, но не осознаёшь этого. Моё тело было гибким и длинным, словно упругий канат, покрытый толстой кожей. Свёрнутая в несколько колец, я лежала в тени. А окружение казалось чёткой картинкой, окрашенной градиентом от синего к красному. Тарохо снова загнал меня в ловушку мучительных пыток, где я смею лишь подчиняться. Сейчас это ощущалось таким простым делом – взглянуть на мир совсем иначе. И в то же время в подобном виделось нечто чужое.
Что-то шевелилось надо мной и сбоку. Отовсюду доносились мерзкие звуки утробного урчания. Подняв голову, я увидела высокие стены полой башни с живыми кирпичами. Моё существование было заключено в чей-то мощный удушающий хват. Меня не ограничивали, но удерживали. Мне дали жизнь, но не позволили её использовать. Покорно я уткнулась носом в кольца и смирилась. Такова моя собственная воля.
Я вздрогнула и открыла глаза… уже на Гистофисе. То, что произошло на Бали, отказывалось возвращаться, как бы ни старалась. Мне было неведомо, каким образом я очутилась на родной планете и почему сейчас располагалась в белой комнате медицинского дома в общине Тарохо. И странно то, что на месте нёба у меня зияющая рана. Её смазали мятной мазью с мягким привкусом, и сейчас говорить совсем не хотелось. Тем не менее в комнату зашёл царь и стал