morning сказать.
– К счастью?
– К такому большому, что мне не обнять.
Тут он кивнул. Я не понял кому: мне, сам себе или призраку той, чье лицо он внезапно увидел вот в этом рассеянном розовом свете… Нужен ли я ему был в тот момент? Мне показалось, что Ян Николаевич вовсе сейчас не со мной говорит. Может быть, он говорил с персонажем картины, которую сам рисовал? Он ведь не знал, что и я там стоял. Я там стоял… как жара, как прохлада… как полумрак. И как этот вот запах. Я узнавал себя сразу во всем: в этой усталости, в паузах, в свете, в странной случайности первой их встречи.
– К счастью, в кафе разместили два круглых потертых стола, столько же стульев и даже «Ригонду». К счастью, она забежала туда до меня и заняла тот коричневый стол, у окна. К счастью, «Ригонда» упрямо молчала: сломалась, наверно, – так что она мой вопрос, обращенный к хозяйке, легко поняла. К счастью, она изучала английский в лицее и просияла, услышав знакомый акцент. К счастью, она никуда не спешила тогда. К счастью, подумала: «Надо помочь». К счастью, она разбиралась в сортах: знала, к примеру, какой из сорбетов сто́ит попробовать первым, где есть кусочки орехов, клубники и манго. «Это вот лучше, оно из Египта. Вам ведь известно, что манго в Израиле хуже?» – «Нет, если честно». – «Ну, так запомните: только Египет!» – «Только Египет. Запомню, спасибо». – «Это с лавандой, а то с имбирем. Есть еще с розой. Оно вам понравится. Жаль, что сейчас не декабрь. Увы». – «Я не совсем понимаю…» – «Просто зимой его здесь подают с шоколадным печеньем». – «Что же мне выбрать?» – «Возьмите… мое».
Ну же – спроси меня! Просто спроси – как ни в чем не бывало: знаю ли я, кто и когда его первым придумал? Я бы ответил, что в Древнем Китае, в Риме, в Египте, в Иране, в Ливане… Ты бы сказала: «Так, значит, не знаешь?» Я бы тебе возразил, улыбаясь… Нет, все неверно. Все было бы так: я бы тебе улыбаться не стал, я бы стал спорить и шумно вздыхать, ты бы пожала плечами, наверно. Ты бы решила, что я слишком нервный. Я бы решил, что тебе наплевать. Ты бы насы́пала сахара в кофе и принялась его долго мешать. Я бы уставился в чашку с какао. Сколько бы времени мы потеряли? Сколько бы важного или неважного мы бы друг другу вот так не сказали? Больше всего я жалею о том, что не старался тогда и потом это осмыслить, как что-то такое, что происходит не с кем-то из книжных героев, а с настоящими мной и тобой. Мы были первыми, разве не так? Разве мы знали, что было до нас? Древние римляне, персы, китайцы: кто-то из них ведь и вправду был первым, вылившим сок на раскрошенный лед. Только и он ведь, наверно, не знал, что же такое он сделал в тот раз, что совершил – для себя и для нас, что потом будет, к чему приведет… Я это знаю, поскольку я здесь, в этом «потом», наступившем теперь. Здесь я несчастен. А ты – что с тобой? Столько всего, что случилось со мной, так и осталось пылиться во мне. Мне бы хотелось тебе рассказать… Только вначале спроси меня снова – я тебя очень об этом прошу. Я расскажу тебе, честное слово. Просто спроси: «А ты знаешь, кто первым придумал сорбет?»
– Сколько