Госпожа Янтарная снизошла к смертным!
А во мне бушует рилум, и мысли мои снова витают в том страшном дне двухлетней давности. Кто-то бросает в Марва камень. Всё начинается не с камня и не им заканчивается, но он – кульминация, потому что это он даёт людям сигнал. Это он говорит: пора. Это он призывает к порядку, потому что порядок – в общности, в народной воле, в едином порыве. Камень – символ.
Его омывает кровь моего мужа. Жертва на алтаре революции.
Марв пытался их помирить. Пытался их остановить. Пытался стать мостом между мирами, трещина между которыми слишком разрослась.
Предаю ли я его память? Я позволю ему самому об этом судить. Если два года назад всё ещё можно было исправить, то сейчас – нет. Об этом позаботилась я, Янтарная, когда стала плетью Принца. Может, когда впервые начала принимать рилум.
Впереди над крышами маячат башенки дворца. Я ускоряю шаг. Каждое лицо, что я вижу, врезается мне в память. Надеюсь, чутьё не подвело Адафи. Я чувствую их волю к жизни, я чувствую, что пламя ещё не до конца угасло, что они готовы опять восстать.
Принц считает, что им для нового восстания нужен лидер.
Но это не так. Сейчас им, как ареттам Ирмы, нужна угроза. И она уже здесь, она постоянно висит у них над головами. Гремучая смесь из ядовитого рилумного дыма и золота Лисса.
Теперь кто-то просто должен бросить камень.
Рилум поёт в моих ушах и жилах. Я разбегаюсь, и каждый мой шаг поднимает тучи пыли; мне кажется, я расту, возношусь. Энергия бурлит во мне и вокруг меня, выплёскивается наружу янтарным гало. Стражники не знают, открывать ли мне ворота или нет; они не успевают принять решение, и я попросту пробиваю их насквозь.
Я – падающая звезда. Ударяюсь о дворец, и всё вокруг тонет в яркой вспышке. Мир трещит по швам. Целая секция дворца валится вовнутрь. Ревёт разгорающееся пламя, кричат люди, большинство бежит от меня, кто-то – ко мне, звенят колокола, и посреди всего этого стою я, Янтарная. Стою и жду. Принца, лисситскую гвардию, других придворных магов – жду их всех, со всеми готова встретиться. У меня для них послание. За моей спиной рождается новый Левиафан Аллеры, и я – вестница его.
Барон любит тебя
L. Zengrim
Печь нашей хаты горяча, но не горячее отцовского гнева.
– Сними руки, хорёк, – строго прогудел отец. Голос его шершав и низок, будто весь в нагаре.
Я послушно отдёрнул ладони от печки. Тёмные отпечатки пальцев на белой глине сразу поблёкли от жара. Как если бы печь хотела поскорее избавиться от моих следов. Я сжал зубы.
– Отчего же твои ладошки потны, хорёк? – раздался позади хриплый смех, ввинчиваясь под самые рёбра. – Мараешь печь, кормилицу нашу?
В горле пересохло, стало саднить.
– Они сами, – выдавил я. – Очаг же свят, как свято таборянство.
– Таборянин, если умысла злого не имеет, руками не потеет, – сделался чугунным голос отца. – Мокрые руки случаются у воров, зрадников и трусов. Украл чего? Предать свой табор решился?
– Ни в коем разе, – сглотнул я. Сглотнул не потому, что виновен,