от насыпи, солнце на миг ослепило меня. А следом тряхануло о землю так, что я чуть было не выронил сулицу. Впереди бушевал бой, навязанный Ниром.
На тракте рядком встали фургоны, запряжённые ишаками, – не меньше дюжины. А около них, теснимые разномастными шкурами зобров и чёрными крыльями таборян, толклись южаки. В сверкающей стали, с броскими значками и ярко-синими плюмажами на заострённых касках, они виделись чем-то игрушечным. Чем-то, что никак не годится для доброй сечи.
Справа, в голове южаковского каравана, поднимался столб густого дыма. Там бесновалась ватага Илая. Чёрное натекало на синее, обнимало, перемешивало и натекало с новой силой. Слева же раздался зубодробительный треск. Верно, Цирон со своими парнями обрушился на южаков тыл. Наступил синим на хвост, отрезав путь к бегству.
Битва разлилась на три стычки. Разделяй и снимай урожай – вот удел таборян.
Я ударил пяткой в бок Храпуну. Зобр с рёвом влетел в прогал между таборянами и оказался в самой гуще. Один южак попал под копыта и сразу сгинул. Другой встретился с толстым лбом Храпуна и, пролетев пару саженей, глухо отзвенел по фургону.
Вокруг была каша: таборяне бились верхом, давили и секли пеших южаков. Те вопили и отступали, пытаясь сохранить строй меж повозок. Они кололи копьями, тыкали длинными клинками куда придётся, взводили арбалеты… Краем глаза я заметил серебряную косу Нира. Он спрыгнул на землю и грациозно, как цапель, крутился среди южаков, размахивая заговорённым мечом. Гибкий, словно плеть, он изгибался как мечу было не положено: ходил волнами, струился по воздуху, огибая щиты. Нир часто-часто звенел о нагрудники и каски, но порой и тракт пачкал.
Горячей южаковой кровью.
Но Нир был в меньшинстве. Подняв Храпуна на дыбы, я замахнулся. Сулица коротко ухнула. Какой-то усатый южак – аж с кучей перьев на макушке – выронил клинок. Удивлённо уставившись на конец древка, торчащий в паху, он рухнул под ноги асавулу. И больше не поднялся.
Южаки дрогнули, попятились – и старик достал второго кряду, полоснув по ногам.
Новую сулицу я метнул вслепую – в ту же стайку южаков, скучковавшихся, как замёрзшие воробушки. Попал или нет, я не заметил. Остатки нашей ватаги, что только спустились с насыпи, с грохотом врубились в их ярко-синее пятно. Пятно ответило воплями, щедрыми брызгами, стонами и затем бульканьем. Пока его не домололи в костную муку, смешав с песком.
– Брысь из сшибки, хорёк! – рыкнул на меня сосед-таборянин. Решив было возразить, я скоро передумал, когда обух его топора чуть не вмазал мне по виску.
Я крутанул Храпуна, и зобр выбился на открытое пространство. Склонившись за третьей сулицей, я вдруг покачнулся. Что-то, сравнимое с ударом дубины, жахнуло по плечу и теперь не давало распрямиться.
Неловко изогнувшись, я разглядел блестящий наконечник, торчащий под мышкой. А за крылом – голубое оперение арбалетного бельта.
– Пся крев! – выругался я, обламывая наконечник. Под курткой становилось мокро и горячо.
Я завертел головой, прикрываясь крылом как щитом, но так и не разобрался, откуда