с самым большим разрешением – так ей продавец объяснил. Габриэлю она нужна была, чтобы корабли, которые мимо по морю идут, рассматривать.
– Слушай, Марго, на кой ляд я кости через границу тащила? У вас что, этого добра здесь нет?
– Алька, понимаешь, ну не может теперь мой мужик жить без щей или борща, сваренных из мозговой косточки. А здесь кости купить можно только в специальных магазинах, где корм для животных продаётся. А у нас ни собаки, ни кошки пока нет. Посёлок этот маленький, все и так друг за другом внимательно наблюдают, а тут ещё русская с ребёнком объявилась. Каждый мой шаг, каждое слово до сих пор кумушки ихние обсуждают. И права местные я никак получить не могу – волокитчики они ужасные. Я им свои международные предъявляю, а они, представляешь, говорят: «Мадам, если вы турист, то можете с этими правами ездить, но поскольку вы здесь постоянно проживаете, будьте добры оформить нормальные, французские». А Габриэль теперь боится за руль садиться – всё последствия той ужасной аварии, понимаешь? Поэтому поехать в Марсель и там костей накупить у нас никак не получается. А тут ты прилетаешь. Ну, я и решила…
И она так посмотрела на сестру, что та даже ничего говорить не стала.
Чайка и ёж
Незаметно подступил вечер. Солнце дотянулось своим краешком почти до виднеющегося на горизонте скошенного поля, да как будто призадумалось и застыло на несколько мгновений, оставив между собой и землёй тоненькую ниточку просвета. Стих ветерок, перестал он пересчитывать листья на деревьях. Замолчали и полевые да лесные птахи. Даже неумолчного жужжания неутомимых тружеников – пчёл да шмелей – не стало слышно. Вечно текущие куда-то облака и те приостановили своё движение, зависли над землёй. Наступили краткие минуты предвечернего безмолвия, которые бывают только в погожий летний день, да и то не во всякий. Жара уже вроде бы спала, а вечерняя прохлада ещё не проявилась в полную силу. Вот всё вокруг и затаило дыхание, словно в ожидании невидимого и неслышимого сигнала, после которого солнце сможет продолжить свой путь, чтобы уже поспешно под землю спать улечься. Тогда и звёзды смогут на своде небесном разгореться, словно малюсенькие, но очень яркие светлячки, и ветер очнётся, за прохладой отправится, чтобы жару с духотой совсем прогнать.
Но тут раздался громкий, задорный смех, совсем уж неуместный в такую пору, и нарушил это неустойчивое состояние временного покоя. На берег пруда, заросшего почти полностью осокой да камышом выше человеческого роста, вышла группа молодых людей. Впереди горделиво не шла, а скорее выступала девушка лет шестнадцати, ну, может, семнадцати от роду, высокая, статная, с копной чёрных, в синеву отдающих распущенных волос, спускающихся ниже талии. В руках она держала большой пучок полевых ромашек с белоснежными ресничками лепестков и ярко-жёлтыми пуговками сердцевинок. При этом она ловко, как будто всю жизнь только этим и занималась, плела венок, стараясь не абы как