невообразимое оскорбление, пробуксовав на месте, барсук кинулся в ноги Леона, пыхтя и едва ли не хрюкая от злости, и пытался допрыгнуть до лица, чтобы, наверное, укусить Леона за щёки. Мизуки звонко рассмеялась, а Леон, хоть и был достаточно ловким, но против волшебным образом образовавшего камня под ногой был не способен устоять и свалился на мягкую землю спиной, а барсук бросился ему на грудь, стараясь укусить за шею, пока Леон громко смеялся низким и хрипловатым смехом, словно бы его «механизм радости» привёлся в движение спустя сотни лет, будучи до этого ржавым и покрытым вековой пылью. Мудзин, добравшись до шеи, не стал кусать, а на удивление Леона, приготовившегося вкусить барсучьей ярости, облизнул его губы, что было, впрочем, не сильно уж и приятней укуса.
«Сам ты неуравновешенный, шут гороховый. Тебе повезло, что я тебе кучу дерьма не наколдовал под спину». – Барсук слез с Леона, пробежавшись по его лицу, издавая звук, похожий на ехидный смех.
– Вот же засранец полосатый, – пробурчал Леон с улыбкой на лице.
– Ну, ты сам его обозвал, – посмеялась Мизуки. – И всё же вы хорошо ладите.
– Брось.
– Какой ты недотрога! Пора уже расслабиться. Чего ты напряжённый всегда такой?
– Я не…
– Да-да, зна-а-а-а-аю, мистер сама серьёзность. И всё же постарайся расслабиться. Твоя семья рядом с тобой. Я рядом с тобой.
– Семья… У меня только ты, солнце, – с незаметной печалью вдумчиво произнёс он.
– Ну, вообще не то-о-олько, – улыбаясь, словно играючи, протянула Мизуки.
– Что ты имеешь в виду?
Маленькие японские жаворонки, пёстренькие, переливающиеся бежево-коричневым окрасом скакали в нескольких метрах от них, ища всяких жучков, а над вершинами деревьев промчалась в танце стая украшенных красно-синих соек, напоминающий спелый-спелый каштановый персик, окружённый стеблями лаванды и астры. Их неумолкаемая песня, казалось, заполнила собой весь лес и всю близлежащую округу.
– Не что, а кого, глупенький. Кого-то очень на тебя похожего.
– Ты… Не может быть…
– Да, Леон. Кто-то скоро станет папой.
– Я стану отцом?.. Я… Я не знаю, что и сказать.
– Ты не рад? – ещё не грустя, но с надвигающейся печалью и непониманием говорила Мизуки.
– Нет, что ты! Я рад… Просто не думал, что когда-то настанет такой день. Семья, дети, дом, тихий сад: всё это звучит как сказка. Словно всё это было придумано не для меня.
– Если сильно захотеть, даже сказка может стать реальностью.
– Ты права, Мизуки. Я… Я очень люблю тебя.
– И я тебя люблю, милый, – она улыбалась, а на щёчках её растекался нежный румянец. – Ты достойный человек, и я рада, что повстречала тебя в этой жизни. Ты очень многое сделал для меня, хотя, может, и не понимаешь этого… Надеюсь, наше дитя сможет излечить твою печаль, до которой я не в силах добраться.
– Только