ли мы этого?» Не в силах решить эту головоломку, я продвигался все дальше и дальше.
Мимо меня проплывал государь в хрустальной шлюпке. Длинным веслом он постукивал в окна обывателей, проверяя, все ли на месте. «Вячеслав Самсонович – окликнул он меня – почему на вас треуголка навроде мокрой половой тряпки?» Господи, ну так само собой получилось. «Ваше Величество – говорю – непогода застала меня врасплох. Речные девы принуждали меня к постыдному и противоестественному сожительству. Но впредь этого никогда уж более не повторится. Обещаю». Государь кивнул головой и уплыл в некоторой задумчивости.
Я вспомнил нехитрые солдатские песни Амалии Ивановны. И сам, чтобы отвлечься от окружающего меня ужаса, предался невинному греху стихосложения. И вот что у меня в конце концов получилось.
Нева беснуется
Нева беснуется. Она
Идет на город водопадом
Бежит купчиха с голым задом
Волна студеная за ней
Плюет в нее зеленым ядом
И сотни глаз следят за ней
Из тайных маленьких окошек
Все замерло…
Пальнула крепость!
Но поздно…
Сенная вздыбилась, клокочет,
Плывет столовый инвентарь
И в лодке старой государь
Объятый пламенем, хохочет.
«Все еще наладится – подумал я – пройдут годы, и морские гады, насытившись, вернутся в свои подводные пещеры и квартиры, дворники приберут улицы и бульвары, очистят их от падали и мусора – и по ним вновь поедут трамваи и троллейбусы. Солнце засияет, и все будет относительно хорошо».
Но все равно остается слишком много вопросов. Что стало с несчастными бутошниками? Кто уберет прочь и долой с улиц застрявшие там броненосцы? Добралась ли Амалия Ивановна до Красного Кабачка? Я понял, что голова моя сейчас лопнет. Плюнув на все это и вытряхнув из сапог воду и всевозможную мелкую хищную живность, я продолжил свой путь – уже ни на что и ни на кого не отвлекаясь – и не оглядываясь.
Поплелся
Я поплелся дальше на Батискафную улицу. Треуголку свою в суматохе наводнения и потопа я опять-таки потерял. Посеял. Проморгал. Профукал. Она и правда как дикая кошка. То здесь, на умной голове, сидит ловко и цепко, как пьяный драгун, держась за крепкое седло, то выпорхнет черт знает куда. И пути назад мне уж не было. «Как же так – подумал я – стоит мне выйти на улицу – и я непременно теряю свою треуголку». То ее сдует ветер и загонит в какую-нибудь гиблую подворотню, сплошь забитую и заваленную костями, то смоет напрочь холодный ливень, превратив ее в решето, то позабуду ее в каком-нибудь жутком подвальчике, прямо на столе, среди опустошенных и опорожненных бутылок, то шаловливая речная дева, смеясь и кривляясь, сдернет ее с моей повинной головы, напялит ее на себя – да так и уплывет куда-нибудь в ней за Угольную гавань – и пропадет навсегда среди пыхтящих кораблей. Вот зачем, спрашивается, она ей? Зачем треуголка легкомысленной