Обнимает меня осторожно за пояс, и я привычно перекидываю руку через её плечи, прижимая к себе.
– Димочка, я понимаю, как тебе больно. Я понимаю! – сколько скрытого отчаяния в этом голосе, – но так нельзя. Ты срываешься и уходишь, ни разу не провел за столом больше пяти минут…
– А зачем? Насмотрелся в лица дражайших родственников. Ты ведь тоже замечаешь, мам? Замечаешь? Произносят высокопарные слова, а у самих на лбу так и светится – гулящая девка получила по заслугам. Шлюха, короче. Что с неё взять? Очередной аборт. Просто неудачный.
Заметно побледнев и непроизвольно дернувшись, родительница поспешила доказать обратное:
– Дима, что ты такое говоришь! Они все любили Сонечку!
Саркастически ухмыляюсь. Ага, конечно.
– Мама, тебе пятьдесят семь лет, но ты наивнее младенцев.
Понимаю, что груб. Это происходит непроизвольно. Весь мой негатив, аккумулируемый до этого в течение года, разом выливается на поминках вот уже пять лет подряд. Вроде бы, даю себе слово на этот раз сдержаться, а как вижу вызывающее оскомину сборище в квартире – сатанею. На кладбище я их не замечаю. Занят тем, что осматриваю территорию, что-то подправляю, где-то выдергиваю мелкий сорняк. В уборке нет необходимости – мама тщательно ухаживает за могилой.
– Может, я и наивная, мой дорогой, – тон приобретает строгие нотки, – а вот ты, Димочка, совсем одичал в своей Москве. Это – твоя семья. Будь добр, уважай и светлую память сестры, и людей, которые пришли помянуть её…
Резко отстраняется и оставляет меня одного со стойким ощущением, что я вновь обидел самого дорого человека… Нервно провожу пятерной по волосам. Не становится легче ни на йоту! Эта боль меня пожирает, я заложник собственной вспыльчивости.
Следом появляется Яна, которая плотно прикрывает дверь и, преданно заглядывая в глаза, прижимается губами к моему виску.
– Дим.
И ей больше ничего не надо говорить. Только произнести моё имя так, чтобы я понял – она действительно понимает, она сочувствует, она поддерживает.
Стискиваю её в объятиях, пытаясь забыться. Девичье тело податливое и теплое, отчего умиротворенно вздыхаю.
– Я скучала.
Да, сложно быть женой пилота, отсутствующего большую часть года. У нас с ней непростая ситуация – Яна не хочет перебираться в Москву, я – возвращаться домой. Но мне приходится переступать через себя. Я принял эту ответственность несколько лет назад, и теперь должен подстраиваться под такой темп.
– Пойдем, ну, правда, неудобно. Папа твой один там отдувается, тебе надо его поддержать.
И возразить нечего. Молча возвращаюсь с ней в гостиную. Снова обвожу презрительным взором собравшихся. Отец сильно сдал. Смерть Сони и его выход на пенсию случились одновременно. Не успели проводить с почестями лучшего пилота местных авиалиний в заслуженную свободную жизнь, буквально через неделю-другую произошла трагедия. В отличие от мамы, достопочтенный мужественный Евгений Александрович сдерживается с большим трудом, украдкой вытирая влагу