несколько удлинённом лице его, с пухлыми, как-то по-школьному обиженно изогнутыми губами, с плохо выбритыми щеками, резко выделялся внушительного размера, слегка искривлённый нос, нацеленный вперёд, как птичий клюв, по обе стороны которого сверкали небольшие, влажные, пронзительно глядящие глаза.
Он и поднимался, как большая птица, вроде орла, – сначала поднялись плечи, за которыми почудился шорох расправляемых крыльев, потом вытянулась шея, потом высоко поднялась голова с выставленным носом-клювом, и только позже вытянулась и распрямилась вся его фигура, он буквально навис над затёртым, истоптанным ногами жильцов полом площадки, над щербатой узкой лестницей, ведущей и вверх, и вниз, и в никуда, – и вот он уже всплеснул руками, и из горла его вырвался хриплый, похожий на орлиный клёкот, возглас, этакий клич:
– Старик! —
он ещё раз широко взмахнул руками, сразу вылезшими из коротких рукавов, уставился на меня своими сверлящими глазами и торжествующе возвестил:
– Стихи – с яйцами!
Это и был Игорь Ворошилов.
Буквально минуту назад я закончил читать стихи.
Нас было трое в убогом подъезде блочного пятиэтажного дома в Марьиной Роще – Ворошилов, Леонард Данильцев и я.
Читал я по просьбе Леонарда – так, он рассудил, Ворошилов сам сразу поймёт, что к чему.
Незадолго до этого мы едва успели представиться друг другу о Ворошиловым, причём сразу выяснили, что знаем о существовании каждого из нас не менее четырёх лет.
Леонард довольно улыбался.
Он любил знакомить людей, которые были ему дороги.
Что нас занесло в этот подъезд – сказать трудно.
Кажется, Леонард вспомнил, что его жена, певица Лида Давыдова, недавно рассказывала мне, как с полгода назад Леонард с Ворошиловым встретились, обрадовались встрече, решили отметить, пришли к Леонарду домой, выпили, разговорились, потом ещё сходили за вином, и опять говорили – всё об искусстве, да на всякие серьёзные темы, и увлеклись, и снова захотелось выпить, но денег уже не было, и тогда была вскрыта шкатулка, в которой Лида держала деньги, и можно снова было говорить и выпивать, но деньги-то были пропиты, да так незаметно, что, когда, вернувшись с концерта, Лида обнаружила пропажу средств и призвала мужиков к ответу, они только обескураженно пыхтели, не зная, что и сказать.
После этой истории Ворошилов некоторое время стеснялся приходить к Леонарду в гости.
Хотя Лида его очень даже любила и высоко ценила как художника.
Наверное, по этой причине, а может, ещё по какой, мы и свернули в первый попавшийся подъезд пятиэтажки, неподалёку от проезда, где стоял почти такой же с виду Леонардов дом, и не так уж далеко от тогдашнего моего временного жилья.
Само собой, предварительно мы скинулись на питьё, усердно выгребая из своих карманов мелочь с налипшими табачными крошками и пересчитывая её у прилавка винного отдела продовольственного магазина.
По ещё не расставшейся со своими деревянными домами, уже отчасти перемешанными с бетонными коробками, вроде и столичной,