и просили «девушек», чтоб «ускорить». Девушки говорили, что нет «связи». «Девушками» были все, даже морщинистые бабушки с большими серьгами и морковочной помадой на губах. Наконец, после долгого ожидания бабушка за стеклом кричала:
Воркута!!!! Воркута!!!! Есть Воркута? Есть? Третья кабинка!
В маленькую герметичную кабинку набивалось по три-четыре человека, мокрых от дождя. Стекло в двери моментально запотевало, и их уже не было видно. Но, если оставить дверь приоткрытой, то можно было услышать, как кто-то кричит срывающимся от натуги голосом:
Как дела-а-а??!! Как дела-а-а, я говорю??!!
Потом дверь кабинки окончательно распахивалась, оттуда выглядывала чья-то лохматая голова, и, не стесняясь ни людей в зале, ни работников переговорного, истошно докладывала:
Девушка!!! Не слышно ничего! Я их немного слышу, а они меня – нет! Сделайте что-нибудь!!!
Тогда Аделаида думала, что они спрашивают «как дела?!» вовсе не в телефонную трубку, а в какую-нибудь дырочку, к которой подсоединена труба до этой самой очень далёкой Воркуты. «Чего это они разговаривают не по телефону?» – Недоумевала она.
Потом они с бабулей шли домой под зонтом по мокрым плитам, которыми были выложены все улицы прекрасного города Сочи. На них падали розовые, нежные как пушок, цветы азалии и тут же превращались в скользкую жижу. И босоножки промокали, и носки. Они чавкали и из них шли пузырьки. И по лужам тоже шли пузырьки. И каждая капля, когда падала, разбрызгивалась и делала в луже королевскую корону. Как будто тысячи мышиных королей бежали куда-то, спасаясь от воды. Это было красиво и очень печально. Их было жалко. Поэтому дождь в Сочи – это грустно!
Но дома Аделаида очень любила дождь.
Обычно, если не было дождя, мама говорила: Пойди, погуляй во дворе. Что сидишь?!
Приходилось идти, «гулять»… А в дождь можно было по полному праву совсем не высовываться на улицу. Не то, чтобы она не любила двор, просто летом ей всегда было очень жарко и она сильно потела. Тогда мама приводила её домой и засовывала под майку полотенце. Полотенце должно было промокать пот и отделять мокрую майку от спины, чтоб Аделаида со своими «гландами» не простыла. Зимой во дворе наоборот было очень холодно. У неё была серая цигейковая шуба (это мама её так называла) и сапоги, которые постоянно промокали, как только выйдешь во двор. Она хотела лепить снеговичков, но снег совсем не клеился и рассыпался, а варежки промерзали моментально. Дети бегали, играли в снежки и лизали сосульки. Они лизали эти ледяные сосульки, и от них шёл, как от печки, горячий пар. Аделаида одна стояла как столб, смотрела на них, молча, пока промокшие ноги не замерзали окончательно. В этот момент она страшно завидовала Сёмке. Сёмка был маленьким и гулял по снегу только с мамой или папой. Закутанный в комбинезон и два клетчатых пледа, он сидел в коляске со съехавшим на глаза капюшоном и всё равно ничего не видел.
Вот когда шёл дождь, было и не жарко, и не холодно, и можно было рисовать,