словах, он неловко скомкал обрывок фразы. А Катрин покраснела от злости: «Не равняй меня с вещью». «Отличный ухажер. И в обиду не даст, и сам опустит» – засмеялся сонтейвец. Тут девушка взмолилась: «пожалуйста, перестаньте!», и все, нехотя, утихли. Дион попросил воды. Посидел на старой скамье, остужая нервы. Поискал девушку глазами и примирительно улыбнулся. «Чего ты забыла в подвале?». «Навещаю брата». Она нагнулась у порога и проводила офицера в соседнее помещение.
Бледнолицый, облегающий кожу скелет лежал на рваном матраце, со всех сторон обложенный компрессами. «Этот тоже из твоих негодяев?» – спросила девушка. «Я его не знаю». «Так вот, он против власти. И он – моя родная кровь». Молодой человек лежал в беспамятстве, распластанный на грязных подушках. Каждые две минуты девушка обтирала его тело водой. «Мой маленький поэт», – она с нежностью поправила волосы на его щеке. В каждом ее жесте сквозила предельная чуткость и ласка. Катрин дождалась, пока дыхание брата выровняется и тихо заговорила:
– Отец прогнал его из дому, едва он отказался участвовать в семейном хозяйстве. Его не интересовала торговля. Как и ты, он был влюблен в искусство, а отец ненавидел не денежные профессии.
– Я бы тоже предпочел, чтобы он достиг реального преимущества.
– Возможно, – ответила Катрин.
– Ты меня порицаешь? Отец взвалил его себе на плечи, обеспечивал…
– Не надо было делать ребенка из прихоти, – отвернулась девушка, – их никто не понуждал заниматься любовью и плодить нелюбимых детей.
– Он дорог тебе?
– Он единственный, кто поддерживал меня, когда все отворачивались. Несмотря ни на что. Даже, если ему влетало… А это было частенько.
– И почему же он оказался в больнице?
– Богатое воображение. Врачи посчитали, что он на грани сумасшествия, и заперли его в доме милосердия.
– А отец?
– Он был рад такому исходу событий. Наследником может быть только дееспособный. Сынка с легкой руки папеньки признали несостоятельным. Он сам подписал документ о его выходках на дому… Я узнала об этом, когда было слишком поздно. Неделю прогуляла с подругами. С тех пор, сторонюсь женского общества.
– Считаешь себя виноватой?
– Его ведь обманули! Привезли на слушание стихов, а он оказался в сумасшедшем доме! Помню, как навещала его весной… Он совсем изменился, не говорит, почти не ест, каменное лицо, постоянно обращённое в окно. Это ужасно, из него словно выжали жизнь и бросили на самотёк.
– Может… Он правда болен?
– Ты его не знал! Я росла рядом, ухаживала за младшим братом, а он – не я, как положено, – был опорой, моим домом. Раньше он любил петь, а теперь… Не выносит посторонних звуков. Я принесла его любимое произведение, мы попробовали сыграть… Его коробило от шума, а потом он убежал.
– А мать?
– Она