и впадать в безумное самопожертвование. И уже в июле 1879 года евангелический комитет принял решение об увольнении Ван Гога, дав ему три месяца на поиск новой работы. В изданном по этому поводу документе написано следующее: «Каждый, кто поставлен во главе конгрегации, должен обладать талантом произносить речи. Отсутствие данного качества делает абсолютно невозможным выполнение основной задачи проповедника»38. Эти слова – очередное лукавство церкви: Винсента уволили вовсе не за то, что он не умел произносить речи, – причиной стало его самоотречение ради людей. Не зря немецкий философ Фридрих Ницше (1844—1900) так презрительно отзывался о церкви.
Винсент не спешил сдаваться и отправился на поиски Абрахама Питерсзена, проповедника, который помог ему устроиться в евангелическую школу Брюсселя. Одевшись в рубище, он пешком проделал большой путь, ночуя под открытым небом. Появившись в истерзанном виде, с кровавыми мозолями на ногах в доме проповедника, он испугал домочадцев. Абрахам пытался уговорить Ван Гога прекратить скитания и вернуться домой. Но всё напрасно: Винсент не хочет идти на попятную, и Питерсзен с большой неохотой даёт тому рекомендацию для боринажского проповедника Франка, который жил в шахтёрском посёлке Кем. В лучшем случае Винсент мог претендовать на роль помощника, и он прекрасно осознавал, что это его полный провал в «чёрной стране».
Однако в доме у Питерсзена произошло знаменательное событие, определившее судьбу Ван Гога. Абрахам увлекался акварелью и с интересом просмотрел рисунки Винсента. Они произвели на него сильное впечатление, и проповедник просит подарить ему портрет шахтёра. А после даёт ценный совет Ван Гогу: надо приложить усилия именно в живописи.
В августе блудный сын появился на пороге родительского дома в Эттене. Целые дни он посвящает чтению Диккенса и полностью поглощён своими проблемами и внутренними переживаниями. Дорус пытается ему помочь, но кризис в отношениях снова назревает. В июне 1880 года Винсент пишет Тео: «Вот почему я прежде всего склонен думать, что самое выгодное, самое лучшее и самое разумное для меня – уйти и держаться на приличном расстоянии, словно меня и нет. Что для птиц – линька, время смены перьев, то для нас, для людей, – бедствие или несчастье, трудная пора. Можно так и застрять в этом времени линьки, а можно выйти из неё обновлённым, однако такое не делается публично, это вовсе не забавно, это невесело, а потому следует скрыться. Что ж, пускай. Теперь же, хоть это отчаянно трудно – вернуть себе доверие всего семейства, возможно не лишённого предрассудков и других подобных им почтенных и модных свойств, я не совсем отчаиваюсь и верю, что понемногу, медленно, но верно восстановится сердечное согласие с теми и этими» (155). В этом же письме он сравнивает евангелическую церковь с академической художественной школой. Все они наполнены предрассудками и занимаются тиранией, не давая взойти ростку новой жизни. Это открытие Ван Гога стало для