И ремень ещё с училища.
– Змей-то почему?
– Из-за фамилии.
– А я её так и не знаю.
– Простая у меня фамилия – Кобрин. Это деревня такая под Питером, недалеко от Гатчины – Кобрино. Вроде предки оттуда были. В училище сначала, конечно, Коброй звали, пока я кое-кому рыло не начистил. А потом на рукопашке просекли, что из захватов всегда ухожу и растяжка хорошая. Вот и прилепили. Змей так Змей. Так и осталось.
– Чем же тебя кобра не устроила?
– Да ну, в женском роде…Был бы ещё лётчиком – ладно, Покрышкин вон на «Кобре» летал. И Речкалов – тот пятьдесят немцев на «Кобре» завалил.
– О нём я и не слышала.
– Ну да, мы же ленивы и нелюбопытны…
– Я исправлюсь. А другой ремень у тебя есть?
– Конечно.
– Тогда оставь этот здесь. Вернешься – заберешь.
Воспоминание оказалось таким живым и болезненным, что я застонала сквозь зубы. И, словно затем, чтобы наказать себя за слабость, затянула ремень так, что стало трудно дышать. Еще раз обругала себя и ослабила ремень – так, чтобы стало удобно. Ветровку, белье, джинсы, пуловер, несколько футболок – что ещё?
Свистульку. Керамическую птичку, память о счастливом времени, когда жизнь осыпала меня своими дарами, возвращая недополученное в детстве и одинокой молодости. Радость, от которой, кажется, вот-вот взлетишь в вечернее небо под звонкий переливчатый свист… Птичка умещается в кулаке, она и не весит- то ничего, и места не займёт, уверяла я кого- то про себя, заворачивая игрушку в носовой платок и пристраивая её в карман сумки рядом с дипломом и печатью.
Дура. Сентиментальная дура.
Я застегнула карман на «молнию». Пусть дура, но свистулька поедет со мной – в неизвестность и дальше.
Картинки этого безумного дня, казалось, отпечатались у меня на сетчатке, и, бросая вещи в спортивную сумку, я видела их вновь и вновь. Лицо «семьдесят третьего» – маска, на которой не осталось ничего человеческого. Толпа на набережной: живые и мертвые вперемежку. Йеху. Биомасса. Что же всё-таки случилось?
Я вскинула сумку на плечо, подхватила карабин и пошла к выходу, не оглянувшись. Заперла за собой дверь в подвал, кинула связку ключей в наружный карман сумки и застегнула молнию.
Чтобы миновать труп у окна, пришлось задержать дыхание. По такой жаре набережная скоро превратится в клоаку – еще один повод уносить ноги как можно быстрее. «Семьдесят третьи» явно не могут далеко уйти от воды, ведь они не в силах открыть бутылку или водопроводный кран.
Раскаленный воздух прорезал такой истошный вопль, что я уронила сумку. По двору бежал человек, и было видно, что бежит он из последних сил. А за ним мчался «семьдесят третий», и расстояние между ними сокращалось с каждой секундой.
– Стой! – закричала я и не узнала своего голоса. – Ложись, стреляю!
Человек резко свернул в сторону и упал ничком. Всё остальное мои руки сделали сами. Пуля ударила «семьдесят третьего» в середину груди, отбросила