и в детстве этому не верил и тихонечко, левой рукой, продолжал тягать тесто.
– Когда Аалт ван дер Вин увидела этого Петера, она даже в лице не изменилась, – сказал Йерун. – Вот это меня и убедило в истинности ее любви. Ведь если бы она была перед ним виновата, она бы сделала такое лицо, – он вытаращил глаза и раскрыл рот: как бы в ужасе. А если бы он был ей противен, она бы сделала такое лицо, – он скривил губы на сторону и прищурился. – А если бы она вообще его забыла, она бы сделала такое лицо… – Тут Йерун поджал губы и устремил взгляд куда-то на колбасу, подвешенную к потолку в углу кухни. – Но ничего подобного она не сделала.
– Что, ничуточки не удивилась? – переспросила мать. – Ведь они почти год не виделись!
– Даже больше года, – подтвердил Йерун. – Но ей хоть бы хны. «Ах, – говорит, – какая милая у вас жаба в платьице!»
– А у него правда была жаба в платьице?
– Правда.
– Тьфу, – плюнула мать, – как можно такую мерзость при себе носить?
– Он завернул ее в листок, вырванный из книги, поэтому она не была такой уж мерзостью, – ответил Йерун.
– Ну не знаю, – сказала мать, налегая на тесто. – У них эти лапки… как у младенчиков. Нет, как у насмешки над младенчиками.
– А потом они как побегут! – сказал Йерун. – Аалт схватила Петера за руку и помчалась, как заяц от гончей.
– Ну надо же!
– Служанка – та, что вечно ходит за Аалт, – хотела было их нагнать, да куда там! Скакала и прыгала, бедная, запнулась о камень и растянулась во весь рост. Голову разбила.
– А Гисберт что?
– Гисберт же врач, он сразу начал осматривать больную, считать ей пульс и рассуждать, не следует ли применить пиявки.
– Да что с этими людьми! – в сердцах бросила Алейд. – От него невеста убежала, а он про каких-то пиявок рассуждает…
– Гисберт, скорее всего, не понимает, что Аалт убежала. Ему могло показаться, что она просто решила немножко побегать.
– А это не так? – спросила мать, внимательно всматриваясь в младшего сына.
Может быть, оттого, что Йерун был левшой, но скрывал это, он умел видеть вещи со всех сторон, то есть как справа, так и слева. Поэтому его суждения часто оказывались самыми верными.
– Аалт ни мгновения не сомневалась, – после долгого молчания сказал Йерун. – Когда она была с Гисбертом, то часто задумывалась – то ныряя в свои мысли, то выпрыгивая оттуда. А с Петером этого и в помине не было. Она просто убежала.
– Поживем – увидим, – сказала Алейд. – Не верю я, чтобы такая девушка могла поступить столь легкомысленно.
– Аалт легкомысленная, – возразил Йерун, – но этот поступок она обдумывала больше года.
Он отщипнул еще один кусочек теста, кивнул матери и вышел из кухни.
Суматоха в доме главы пятой камеры редерейкеров Гисберта ван дер Вина поднялась ближе к вечеру, когда, охая и стеная, вернулась служанка с перевязанной головой. Через пень-колоду она объяснила, что упала и ударилась, а Гисберт Тиссен оказал ей