несколько строк, понял, что это чьи-то записи о сделанном, увиденном и изученном и что этот неизвестный просто-напросто носил такое же имя, как он сам.
Он, этот автор записок, называл себя «братом Сарториусом», «главой ордена Небесного Иерусалима Святого Иоанна Разбойного» – тайного ответвления Братства Богоматери, о котором, как теперь выясняется, недаром вдруг пошла дурная молва.
– Брат Сарториус, – прошептал Сарториус ван Эрпе, – брат мой, я прочту твои записи и пройду по твоим следам, если ты этого хочешь.
Он отложил книгу и взял в руки листы.
Он сразу узнал одного из тех, кто сидел на дырявой крыше сарая и таращился на красивую женщину. Он даже понял, о чем тот думал: «Если у той женщины не нашлось денег на приличный ночлег в городе, то откуда взялись эти роскошные одежды, в которые она облачилась?» Лысый старичок, похожий на святого отшельника с другой картины, сушил над огнем пеленки, и ему единственному было спокойно среди всех этих жизненных нестроений: дожив до своего возраста, он утратил способность испытывать страх или удивляться. Несколько лиц, искаженных болью и яростью, несомненно, принадлежали рыцарям, сражавшимся вдалеке; чуть поодаль валтузили друг друга какие-то простолюдины, и Сарториус вдруг ощутил, как к горлу подкатывает смех: да, эти уродливые человечки были забавны и не опасны даже друг для друга. Он услышал, как они перебраниваются, и вдруг до его слуха донесся лай собаки; но саму собаку не увидел – может быть, она пряталась на каком-то другом рисунке.
Алхимическая посуда или дома, виднеющиеся из-за городской стены, – понимать можно было двояко, – были на следующем листе, а внизу, в углу, плясала, упираясь кулаком в бедро, полная женщина с головой свиньи. В другой руке у нее был разбитый кувшин.
Лампа мигала, когда неизвестно откуда доносился порыв слабого, полузадушенного ветерка; в подвале гулял, на подгибающихся ногах, заблудившийся сквозняк. Во вздрагивающем свете оживали лица, и как будто слышались издалека их голоса, говорящие на латыни, на фламандском наречии, на наречии фризском и прочих германских, а также на языке ада и немного на древнегреческом. Звучали также язык собак, язык птиц, язык свиньи и язык музыкальных инструментов.
Руки Сарториуса задрожали, и листы рассыпались. Лица, зарисовки рук и пальцев, складчатые ткани, несуществующие звери с жирными ляжками, ножи на ножках, говорящие ягоды – все они лежали вокруг Сарториуса на полу, образуя хаос, из которого никому не под силу было создать новый мир, потому что в этом хаосе отсутствовали какие-то очень важные детали, а без них новый мир создать было невозможно.
Сарториус услышал чьи-то шаги и подумал, что возвращается тот, с колбой на щиколотке, но это пришел полубрат здоровенного роста и проговорил своим грубым голосом:
– Так и думал, что вы сюда провалились. Идемте, помогу выбраться. Тут ходы знать нужно. Кто не местный – тот и сгинуть может.
– Погоди, – пробормотал Сарториус. – Книга…
– Сдалась вам эта книга, – с досадой молвил полубрат. –