эту книгу нашим братьям – тюркским народам Советского Союза». В этом поступке – весь «Л. Н.»: никакого расчета, никакой позы и единственное стремление – смочь и успеть искренне высказаться, пока есть возможность.
В этой связи не могу не сказать и еще об одном существенном обстоятельстве. На мой взгляд, отношение Л. Н. Гумилева к евразийским народам всегда было и до сих пор остается неадекватным ответной реакции их представителей на его многолетние усилия по борьбе с «черной легендой». Да, ему присылали массу писем и поздравлений из Монголии, Татарии, Казахстана, Средней Азии. Его приглашали в гости, к нему приезжали делегации, ему говорили теплые искренние слова, дарили халаты, пиалы и тюбетейки, и тем все и ограничивалось. Никакой более менее значимой поддержки ни со стороны местной творческой интеллигенции, ни тем более от властных структур соответствующих национальных республик Л. Н. Гумилев никогда не получал. Переживать академическую травлю, годы вынужденного молчания ему пришлось в одиночку.
Но отсутствие помощи в трудные минуты со стороны тех, от кого Л. Н. Гумилев вправе был ожидать этой помощи, по правде сказать, мало его волновало. Просить кого-либо об «организационном содействии» он вовсе считал недостойным, а извлекать выгоды из контактов с людьми попросту не умел. Но вот отсутствие интеллектуального резонанса на свою «черную легенду» в самой Евразии Лев Николаевич всегда переживал крайне остро. Между тем о каком-то резонансе говорить не приходилось. До самой смерти Л. Н. Гумилева ни одна из его книг по истории Великой степи не была переведена на монгольский или хотя бы на один из тюркских языков. За все годы жизни Л. Н. Гумилева в национальных республиках вышла в свет единственная его книга на русском языке – «Тысячелетие вокруг Каспия». Она была опубликована в Азербайджане. Да и эта единственная публикация стала реальностью только благодаря молодому азербайджанскому ученому Акифу Фарзалиеву, самоотверженно преодолевшему все трудности, связанные с подготовкой и печатью книги.
Такого рода не то чтобы равнодушие, а скорее безразличие представителей власти и интеллигенции евразийских народов к возводимой на них клевете не могло не вынуждать Льва Николаевича к некоторым эмоциональным перехлестам: в одном из своих интервью он с горечью восклицал: «Я, русский человек, всю жизнь защищаю татар от клеветы…»
Да и вообще, как мне кажется, в отношении Л. Н. Гумилева к степнякам было что-то от вполне понятной идеализации, ибо восприятие Л. Н. Гумилевым истории Великой степи, будучи строго научным, оставалось вместе с тем и весьма личностным. И у кого повернется язык поставить подобное восприятие в вину Льву Николаевичу? Оставаясь корректным в своих работах как ученый, он как человек сохранял свою систему эмоциональных предпочтений, на что имел бесспорное право.
Однако читателю, открывшему книгу «Черная легенда» впервые, гумилевское изложение темы вполне может первоначально показаться