в пространство шалаша. Вся зелень, окружавшая нас доселе, моментально ссохлась и пожелтела, превратившись в пыль и гнилую труху, но зато Лютику почти сразу же стало гораздо лучше. Он вздохнул, закашлялся и, перевернувшись на живот, сблевал желчью.
«Пить. Дай мне напиться!» – скорее поняла, чем услышала Мара. И как-то сразу успокоилась, перевела дух и начала оглядываться в поисках воды. На глаза ей сразу же попался медный котелок Ведуна. Она, не раздумывая, подхватила его и поднесла к пересохшим губам своего суженого. Тот намертво прилип к помятому медному краю и с жадностью потянул в себя ароматное варево, но его желудок, видимо, отвыкнув за время немочи от пищи, отказался принимать питье и вновь исторг все свое содержимое наружу.
И все-таки Лютик явно пошел на поправку: его щеки порозовели, да и по всему было видно, что он уже начал понемногу приходить в себя. По-прежнему не отрывая своих глаз от лица Мары, он самостоятельно сел, вытер ладонью губы и, взяв из рук замершей в ожидании чего-то кромешницы котелок, одним махом допил весь оставшийся медовый напиток. После чего весь как-то сразу обмяк, закрыл глаза и, свернувшись калачиком, преспокойно уснул, положив голову прямо на колени своей спасительницы.
Мара легонько провела рукой по волосам спящего суженого, отерла подолом своей рубахи его лицо от нечистот и устало улыбнулась своим мыслям. Разве так в своих девичьих грезах представляла она себе встречу с суженым? А свой первый поцелуй? Однако на ее душе было легко, привольно, немного тревожно, но светло и чисто. Она откуда-то уже знала, чувствовала всем своим сердцем, что все происходящее с ней – правильно, что так оно и должно было случиться на самом деле. И сразу же вспомнила грусть-печаль в глазах мамы, когда та произнесла: «Придет время, доченька, и ты сама все узнаешь и поймешь». Мара с восторгом посмотрела на звездное небо, поправила рукой упавшую на глаза прядь растрепанных волос и тяжело, по-бабьи, вздохнула. А затем взвалила на свои хрупкие плечи тело пьяного Лютика и потащила его в баню – смывать с новорожденного налипшую на него грязь и слизь.
Прохладный ночной ветерок пробежал по неподвижной фигуре хозяина урочища, слегка коснулся его щеки и куда-то потянул за длинную седую бороду, то ли приглашая старого к игре, то ли указывая ему на что-то. Ведун почувствовал это приглашение и понял, что вновь вернулся на Черный утес. Он неторопливо поднялся на ноги и, не раскрывая глаз, медленно повернулся вокруг себя вслед за разбудившим его ветром, внимательно вслушиваясь в темноту ночи и даже как будто принюхиваясь, словно матерый седой волчище, ищущий себе поживы.
Наконец, его кружение закончилось, и он замер, вытянувшись в линию, подобно намагниченной игле, указывающей направление, а затем медленно поднял веки и уперся взглядом в ту самую одинокую сосну, что неведомо как прилепилась к краю утеса. И снова Ведун сделал стойку и принюхался, а затем очень длинно выдохнул в направлении своего взгляда. Столетнее крученое, жилистое дерево, которое