бандеролью. Платье хоть и считалось выходным, никак не тянуло на нарядное. Солдатский фасон, короткий рукав, по плотному темно-серому полю мелкие фиолетовые цветочки. Когда платье постирали после фиолетовых чернил, оно мало изменилось. Но для Ирины происшествие с чернилами могло плохо закончиться и закончилось. Пока мамаша не пришла домой, Ирина, оттягивая наказание, придумала спрятаться, знала – расправы не избежать. Соседка вошла в положение, и сестра схоронилась за соседским диваном, я из солидарности вытянулась рядом. Не помню, сколько лежали дрожа, но как только Аля вернулась, нас немедленно обнаружила. Ирину выволокла за косы, я сама выбралась из убежища.
Спасло Ирину то, что вместе с Алей приехала бабушка Паня, наш заступник и спаситель. Увидев испачканное чернилами платье, добрая мама схватила деревянную одежную щетку на длинной ручке и давай лупить дочку. Бабушка подставила щитом старческие руки, щетка не останавливаясь колотила по ним. Экзекуция закончилась, когда Аля выдохлась, устала, успокоилась. Все происходило вечером, а утром мы с ужасом и жалостью смотрели на бурые от синяков сухие, перевитые венами бабушкины запястья, кисти. Аля, ее дочка, взирала довольная, без тени раскаяния: «Вот! Чтобы знали! Боялись! Кого не просили, не заступались!»
Иногда возникали и приливы нежности к родному ребенку, ко мне никогда. Ирину гладили по голове, прижимали к сердцу, целовали демонстративно подчеркнуто на моих глазах. В мой же адрес летели фразы: «Надавало тебя на мою шею, казанцевский выродок, глиста, сирота казанская, пижжовина, стонота, пискля». Мой привезенный с югов мягкий говор подвергался насмешкам, передразниванию, пришлось срочно переучиваться. Я не понимала. Я ее боялась, боялась дышать, боялась слово сказать. Боялась опоздать одеться, есть, идти, боялась сделать лишнее движение. Тетя была нами обязательно недовольна. Спасибо Ирине. Да, тогда она была лучом света в темном царстве.
…На кухне детского сада, в закутке, где мы чистили картошку, под стеллажами с баками и кастрюлями тетка стелила на пол чистые мешки и разную ветошь, и я укладывалась «спать» до открытия групп. Сама тетя рядышком на чурке рубила топориком мясо и кости для супа. Я, по правде, сильно хотела спать, но не решалась даже закрыть глаза. Была уверена: как только закрою, моя заботливая тетушка тут же отрубит мне голову. Я ведь ей надоела. Как-то, уже будучи взрослой, поделилась с ней этими детскими воспоминаниями. Аля хохотала до слез. Я озадачилась, то ли дура она, то ли ведьма.
В моем маленьком сердце потихоньку рождался протест, и однажды произошел курьезный случай. До сих пор вспоминаю со смехом. Дело происходило на той же кухне детского сада. Я сидела, забившись в угол. Кроме меня и тети – вторая повариха и завхоз. Женщины полушепотом делили «сэкономленные» продукты. Процессом руководила тетка. Мне стало обидно за заведующую, я понимала: пахнет подлостью. И вот я – шпингалетка, выхожу из угла, угрожая