где люди убивали друг друга на полях сражений. Где был этот любящий Бог Отец, сотворивший человека по своему образу и обещавший небесное спасение?
«Мы все плохие, и я гораздо хуже любого из вас: -писал он в «Пикадилли» – но все же я могу показать, насколько плохи лучшие из нас. Живя здесь в раю для дураков, мы не подготовим себя для другого грядущего. Поверьте, нам всем слишком комфортно, чтобы быть в безопасности.
Единственный способ отличить суеверие от истинной религии – это исследование. Но где же плоды современного христианства? Если это абсолютно верно и вполне достаточно для целей возрождения, то как я могу объяснить тот исключительный факт, что в Лондоне в 1865 году нашей эры столько же зла, как было в Иерусалиме в 1 году до н.э.? Если целью последнего откровения было заменить предыдущее и преобразовать мир, то почему лучшие современные христиане, которых я знаю, не более святы, чем лучшие современные евреи, которых я имею честь знать?»
Несмотря на разоблачения «Пикадилли», было очень трудно понять, как человек, столь явно успешный во всем, к чему он прикасался, мог иметь такое сильное чувство неудовлетворенности, столько нетерпения и негодования своим нынешним образом жизни. Он заявил, что это нестерпимая жизнь, которую он больше не может выносить,
«что в ней не было ни целеустремленности, ни серьезности; что никто, кроме нескольких бесправных личностей, не заботится ни о стране, ни о реальной пользе народа, но каждая партия ради своего триумфа стремится выиграть у другой возможность обеспечить себе преимущество и свергнуть своих противников». [6]
В своей книге «Пикадили», написанной уже после знакомства с Харрисом, герой Олифанта осознает тщетность своей жизни, но «целитель» обещает внести в нее смысл. Чтобы быть принятым в сообщество «целителя», он должен отказаться от всех мирских желаний, включая парламентский успех.
И этот трезвомыслящий член британского парламента добровольно покинул его, полностью отдав себя во власть полусумасшедшего маньяка.
Как бы там ни было, Лоуренс Олифант, выросший в религиозной атмосфере евангелистского христианства, не был дисидентом в своей среде. Евангелизм был популярным протестантским движением и пользовался большим влиянием в викторианском обществе. К концу XIX столетия стало очевидно, что западное общество стремится дополнить или даже заменить традиционное христианство экзотическими формами религии. К середине девятнадцатого века приверженность евангелическому протестантизму ассоциировалась даже с респектабельностью. [4]
Роль женщин этого общества ограничивалась сферой дома, где они должны были вдохновлять мужчин своей нравственной «несексуальной» природой.
Спиритические мероприятия достигли поразительного размаха. Сеанс стал играть роль богослужения, а медиум заменил священника. Считалось, что женщины по своей природе вообще более чувствительны к сообщениям духов, особенно если они необразованные, а еще лучше – слегка помешанные. Недостаток интеллекта, утверждали