скорее! – взывала она к нему. Он следовал за нею, как всегда не мыслящий себя без дочери, позволяя ей собою управлять, как могла только она, ненавязчиво, по- детски невинно, безо всякой хитрости. И в её власти Калеб Хауард не чувствовал себя марионеткой, не мог быть с нею строг, суров, не мог не обожать её непоседливость и тягу к приключениям.
И ей предстояло главное…
Мужчина помог Эм отворить ворота, пропустил выйти за ограду первой. Большой мир захлестнул её с первого шага. Она вырвала у отца руку, подбежала к машине, пропуская мимо ушей уже беспокойный возглас Хауарда. Водитель быстро распахнул для неё заднюю дверцу, и она впорхнула внутрь, уютно и вольготно развалившись на мягком сиденье. Посидела, наблюдая, как отец передаёт чемодан водителю, а тот исчезает где-то внутри рычащего механизма. А потом, когда ей пришло в голову, что по дороге можно смотреть в окно, подползла к краю сидения, и замерла, глядя из окна на подвижную улицу. Странно, едва девочка покинула стены родного дома, он будто перестал для неё существовать, и всё, что было пережито, разом стерлось, подвижная фантазия не дала возможности сохранить в памяти губительную реальность, пусть та и осталась уже позади.
Калеб сел рядом с ней:
– Станция Юстон, пожалуйста!
Мотор зарычал, а сам автомобиль, будто в ознобе задрожал и рывком сдвинулся с места. Отец украдкой за нею наблюдал.
Едва автомобиль сколько мог набрал скорость, лавируя между припаркованными и движущимися собратьями, Эмма прижала ладошки к стеклу, устремила взгляд зачарованных глаз – жаль, он мог видеть только их отражение! – на будто бы спасающиеся от них бегством вековые каменные громадины домов и, открыв ротик, затаила дыхание, вся обратившись во внимание.
– Эм… – шёпотом позвал он, но так и не дождался обычного нежного слова, которое она очень любила, «Папа?»
Мужчина чуть понаблюдал за дочерью, а потом, развернув газету, принялся читать свой последний лондонский её номер. Хрусткие листы пестрели полосами маловажных новостей, и скоро он снова отвлекся на свою девочку. Любовно он смотрел, как она чуть покачивается в такт тряске, и дрожат кончики её длинных кос, а, когда стекло запотевает от её жаркого дыхания, она старательно протирает его рукавом.
Эм здоровалась с Лондоном, а её отец – прощался. Эм ехала в неизведанное место, её отец, её друг отправлялся с нею вместе. Эм не была одинока, ей было радостно везде, где был рядом её папа, а Калеб вдруг почувствовал одиночество, хотя на расстоянии вытянутой руки от него находилась та, которая годами избавляла от него. Она оставляла в городе, где родилась, не так уж много, а он – всё. Она не грустила, ей было, чему удивиться, Калеба же не удивляло ничего, и вдруг он потерял почву под ногами и, что страшнее, осознал это.
Перед глазами плыло единственное место, о котором он обещал тосковать в этом городе, место, где нашёл приют пятилетний Колин.
Он посмотрел на наручные часы: до поезда оставалось не так