мне еще идти? – вырвалось у Агнии.
И тут вдруг ее речь полилась словно сама собой. Перед этим человеком выплескивалась сейчас вся горечь, накопившаяся в душе. Агния давно жаждала излить эту горечь потоком слез:
– Отовсюду меня преследуют, как бешеную волчицу! Рядом – ни одного друга! Прежние друзья отреклись от меня. Во всем Эротполисе у меня не осталось никого, кроме тебя. – Она перевела дыхание и совсем еле слышно добавила: – Спаси меня, Марсий!
Все еще не решаясь поднять глаз, Агния ощутила порывистое прикосновение к своим плечам сильных, грубоватых рук. Это повергло все ее тело в трепет. Затем Марсий резко схватил ее за волосы и запрокинул ей голову. С игривой злостью посмотрел в глаза.
– Уже давно не удивлялся твоим выходкам, Зеленоволосая! Но даже от тебя, Агнии Афродитской, не ожидал такого безумства! Никогда не думал, что у тебя хватит наглости так запросто прийти ко мне и просить помощи. Разве мы с тобой – закадычные друзья?
– У меня нет иного выхода, – выдавила она из себя, немея под его пристальным взглядом. – Ты знаешь, к чему они приговорили меня? Теперь даже сожжение в медном быке показалось бы неслыханным милосердием.
– Слышал. – Он отпустил ее волосы и сделался вдруг сумрачно серьезным. – Показательная казнь на площади Революции, бывшей площади Афродиты. Это пять часов к ряду изощренных пыток на глазах озверевшей, кровожадной толпы. Таких жестокостей не ведала даже прежняя власть! Подобные зрелища вытравляют в людях последние отголоски человеческих чувств. Пожалуй, таких ужасов Аида не заслуживаешь даже ты. – Он в первый раз взглянул на нее несколько сочувственно и задумчиво. – Если хочешь знать мое мнение, то я в Сенате Революции голосовал против этих бесчеловечных казней. Но что мог сделать единственный голос?
– Зато теперь ты можешь меня спасти. – Она вновь решилась заглянуть ему в глаза, надеясь опять отыскать в них сочувствие. Но он глядел в другую сторону. – Для тебя ведь это не составит труда. Стоит только пожелать…
Он метнул на нее холодный, жесткий взгляд.
– А ты сама избавила меня от жестокости надсмотрщика, от плетей и скорпионов? Шрамы от них на всю жизнь врезались в мою спину и в мою душу! Избавила от девятнадцати часов в сутки изнурительного труда под палящим солнцем? От жестоких истязаний за одно лишь резкое слово, обращенное к управляющему? Да я лишь чудом остался жив! Тебе бы тогда тоже ничего не стоило спасти меня. Ты хоть видела когда-нибудь, как нас забивали до смерти?! Как истязали у черного столба?! Как тела казненных вывешивали на корм птицам для устрашения остальных?!
– Я не знала всего этого, – промолвила она. – Моя жизнь протекала, не пересекаясь с вашей.
– Не знала или не желала знать?! – переспросил он. – Кто мы, рабы, были для тебя? Только вещи, говорящие орудия труда. Или ты мнишь, что я навеки должен быть благодарен тебе за один благосклонный взгляд и улыбку? Полагаешь, всю оставшуюся жизнь я буду жить грезами по поводу той твоей