В ней всё же много интересного для каждого человека.
Ты знаешь, таких же настроений не был лишён и я. Но когда бой поставил меня между жизнью и небытием, я ухватился за жизнь, вспоминая все уставные положения, определяющие поведение на поле боя. А время исчислялось секундами. Выйдя живым из этого «крещения», я провёл свою жизнь перед глазами: проволок её, как чужую перед глазами критика, и нашёл массу ошибочных поступков и мнений. Но, увы, часы жизни не имеют обратного хода.
Я не могу поверить, что ты в жизни не находишь ничего, что могло бы перебить скуку. Скучать по необходимости – это я понимаю, ибо вне рабочего времени нечем заняться, так мы скучаем. А скучать из-за привязанности – не скука… Прости меня, но это не укладывается в моём понимании.
Вопрос нашей встречи меня затрагивает и волнует. Но я уверен, что мы с тобой встретимся, может быть, даже скоро. А дальше, какую форму примут наши взаимоотношения, будет видно на месте. С моими взглядами ты знакома, и менять их я не думаю. Если любишь – будем вместе!
О моей учёбе. Буду учиться – это моя цель. Но когда и где, пока сказать трудно. Надо сначала доломать хребет фашистскому зверю. Ко времени получения моего письма ты уже будешь заканчивать последний класс. А дальше что? Как ты писала, Москва? Будут новые впечатления, которые настроят тебя по-новому, прибавят сил, и новая учёба хорошо пойдёт.
Ты что-то, Машенька, мало пишешь мне о том, как ты учишься, как живёшь с товарищами по школе. Всё, что относится к тебе, интересно для меня.
О себе писать нечего. Лежу, лечусь. Всё нормально. Обещают скоро выписать, и, может быть, предоставить отпуск. Рано засыпаю, рано просыпаюсь. Занимаюсь коллекционированием марок и буду тебе очень благодарен, если ты на каждом письме будешь мне посылать по разнообразной марке. Только на конверте, а не в конверте.
Много думаю о тебе, о будущем. Вот и вся жизнь.
Крепко целую! Твой Димка».
На удивление, рана быстро заживала, и уже 8-го марта я танцевал с медицинской сестрёнкой Надей Лариной. Поздно вечером, провожая девушку, свалился в яму с водой, искупав и её. Одиннадцатого марта выписался из госпиталя и направился в отдел кадров политотдела 21-й армии в деревню Егерсдорф. Оттуда – в резерв бригады. Три дня просидел в резерве, побывав два раза в наряде, и получил назначение в часть комсоргом артполка».
Дмитрия Михайловича разбудил какой-то шум. В палату внесли на носилках ещё одного больного. Тот находился в бессознательном состоянии и очень тяжело дышал.
«Кладите его на кровать у стены, – распоряжался вошедший с санитарами доктор. – Давайте сюда капельницу». Увидев внимательно наблюдавших за ним больных, он пояснил: «Сильнейший приступ астмы. Ничего, вытащим товарища. Ему рановато с этим светом прощаться».
«Я думаю, что и „товарищу“ туда, на тот свет, не очень хочется», – подумал Дмитрий Михайлович. «А кому вообще туда хочется?» –