вещах. И обновлённое платье обхватило обновлённое тело с тончайшей и едва ощутимой лаской, текстильные волокна, казалось, помнили её до сих пор. И юная светлая девочка смотрела из зеркала на печальную душу, не соответствующую своей форме, как ни обманывала себя сама Ксения.
– Я не Радик, а Рудольф Ростиславович, твой шеф и распорядитель твоей блудной судьбы. Вспомнила бабушка свой девичий стыд. «Радик»! – повторил он, издевательски передразнив её страстный призыв.
– Скотина! – Ксения ткнула его локтем в железный по твердости бок, сильно и совсем не играя, может, даже желая поссориться на ближайшее время, желая вызвать гнев и даже удар. А что? Ему не привыкать. Надо встать и гордо уйти, думала она, продолжая валяться рядом. Сил, чтобы встать и гордо уйти, не было. Как будто она была связана верёвками. Верёвки были корнями прошлого, опутавшими настоящее.
– Ты думаешь, что отлив себе эти колокола, – и он ущипнул её за грудь, – обновив себе шкурку и оседлав старую скотину, ты можешь въехать в рай, откуда нас изгнали давно? Я и дорогу туда забыл. Успокойся и не надо твоих девичьих конвульсий. Кого ты теперь-то обманываешь? Разве ты девочка Ксюша? Ты некая Кларисса, прожившая длинную и скитальческую жизнь, не знаю, к счастью, её маршрутов и главных персоналий судьбы «Клариссы». Живи тем, что и есть.
Она повернулась к нему спиной, едва не плача и злясь на себя за открытие ему того, куда он плевал прежде и куда плюнул только что, по привычке, по наработанному в прошлом алгоритму и тоже вернувшемуся вместе с его влечением. Докопаться же до первоистока их чувства уже невозможно. Слишком велики завалы, слишком заросли они бурьяном и сорными корнями, давно смятые и истлевшие в порошок тлена. Рудольф потрогал её лицо, нащупав влагу на тонких нежных скулах. Прикосновение было настолько бережным, что стало щекотно, и она засмеялась, оторвав руку от лица и направив ниже, туда, где и был скрыт источник отторжения любой мысли и любой глупой боли. И «скотина» тотчас же откликнулся на её желание, ведь ничего другого ему и не требовалось от неё. Жаркое и большое, тёмное, а потому и скотское вполне, забвение входило в неё и плавило невысказанное, неизлечимое, недолжное и неотменяемое никаким светлым разумом…
Ксения совершенно не помнила и не вспомнила Вику. Но Вика помнила её хорошо и отчётливо, как и те события, которые она описывала ей, где и когда они встречались, но, видимо, для Ксении она была только безликим фоном наравне со многими, кого память размыла до неразличимости как себе обременение, не нужное ей, памяти. Ксения приходила к Вике в её медицинское обиталище, где Вика была женским врачом. Врачей на спутнике было несколько, и Вика одна среди них женщина, почему женщинам было проще с ней, хотя на взгляд Ксении она была заурядной бестолочью. Да и какой хороший врач сюда напросится сам? Мужчины другое дело, у них за плечами были свои тайны, свои промахи, а эта-то чего тут забыла? Мужем