Отсчитывая нужную сумму, он, тоном нетерпящим возражений, потребовал написать расписку в том, что такого-то числа, такого-то дня от князя Мытищина Григория Юрьевича получена такая-то сумма.
Николай Михайлович при виде денег немного пришел в себя, хотя дрожи в руках и ногах, как ни старался, унять не мог.
– Э-э-э, князь, – протянул Григорий. – Подлость глупой чернью возведена нынче до больших высот и ставится выше ума. И сильна она и отважна, пока не поддерживается этими людишками… Но вот сердце у подлости вроде труского и обосранного овечьего хвоста… Оно вот такое! – он показал на трясущиеся руки Львова. – И страх у подлости тоже подлый. Ведь признайся, не хочешь писать мне расписки. Все думаешь как надуть Гришку-паскудника. Не правда ли, «благодетель» наш, мать твою ети?! – он резко дернул его за руку, развернув массивную тушу князя к столу.
Николай Михайлович лихорадочно зашарил по нему. Григорий спокойно вытянул из стопки бумаг чистый лист, обмакнул ручку в чернила и вложил ему в руки. Подавая ручку, он случайно, скользнув взглядом по двери, ведущей в Львовские покои, в широкой замочной скважине заметил чей-то глаз. Не надо было иметь особой проницательности, чтобы догадаться кому он принадлежит. Григорий промолчал по этому поводу. Он продолжал свою «увещевательную» беседу.
– Дядя Николя, знаешь чем подлец отличается от честного человека? Тем, что он лучше честного играет роль честного. А сколько выгод от этого… Я понял одно, дядя Николя. Надо быть подлецом. Тебя почитать тогда станут. И опять-таки при капитале, – так рассуждая, он отошел чуть в сторону, откуда подсматривающий никак его не мог видеть.
– Чтобы доказать это, смотри, что я сейчас тебе устрою.
Николай Михайлович испуганно вскинул голову. Глаз подглядывающего еще теснее прилег к замочной скважине. А Григорий, сделав два бесшумных шага в сторону Львовских покоев, сорвался с места и пинком, вложив в него всю тяжесть своего разогнавшегося тела, ударил в дверь. Она распахнулась вместе с истошным воплем Ерофея… Залитые кровью нос и рот его были смяты. Поперек лба, наискосок кровоточила, вздутая до неимоверных размеров продолговатая шишка. Кулешов сгоряча вскочил на ноги и тут же снова рухнул.
– Еще одна подлая душонка, которую величают сейчас по имени отчеству, – сказал Григорий равнодушно, отвернувшись от упавшего на пол бывшего управляющего, а ныне хозяина Вышинок.
Львов от страха прямо-таки спятил. Он выковыривал из носа козюльки.
– Пиши, пиши, – ледяным голосом приказал Григорий. – Ерошка притворяется. Я знаю этого выродка.
Кулешов повернулся на бок. Сил подняться у него не было. Львов, быстро черкая расписку, то и дело посматривал на своего сообщника, который все больше и больше проявлял признаки жизни.
– Готово! – наконец сообщил Николай Михайлович.
Григорий взял исписанный лист.
– От этой расписки, зная тебя, ты можешь отказаться… Верни мои векселя, – потребовал он.
Львов замялся.
– В чем дело? – устрашающе выдавил