и снова слышать этот счастливый смех юного упоения собой и беспечного наслаждения молодостью.
– И не стоит удивляться, – вернулся наконец ее лейтенант к основной теме, – что здесь царит запустение. Какой рабочий захочет прийти сюда, если сфере его деятельности воздают так мало уважения?
Спроси лучше, могла бы ответить Ди, какой рабочий захочет тратить свои драгоценные свободные часы, осматривая восковые фигуры других рабочих.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Роберт. Ему бы в жизни не пришло в голову, что Ди находит его забавным, и тем более – что таким в ее глазах он становится еще привлекательнее.
– Я улыбаюсь, лейтенант, – отозвалась она, – потому что меня только что посетила мысль, как еще можно выразить нашу признательность рабочим. – Ди расстегнула три пуговки своего серенького платья и стянула сначала рукава, а потом и все платье, вышагнув из него.
Они занимались этим сперва на стеклянном ручье, а во второй раз, по настоянию лейтенанта, на длинном прилавке в галерее четвертого этажа, где восковые банковские кассиры сидели в ряд, отсчитывая сдачу из ящиков и изучая бумажные полоски с цифрами, выползавшие из печатных машинок под стеклянными колпаками. Роберт говорил не умолкая:
– Что за шоу ты для них устраиваешь! О таком вкладе мечтает каждый бухгалтер!
Перед каждым кассиром стояла тарелка с разнокалиберными серебристыми шайбами. Ди держалась за края прилавка, и с каждым сотрясением металлические кругляши дребезжали, подпрыгивая на тарелках, а иногда соскакивали с прилавка и раскатывались по половицам. Бумажные полоски, свисавшие из восковых пальцев до пола, издавали слабый шелестящий звук.
Ди не ощущала ни возбуждения, ни удовольствия: в основном она чувствовала одни толчки. При всех прочих достоинствах ее лейтенант был плохим любовником. Его трепотня во время секса утомляла. Раньше Роберт говорил о том, как трахнул бы ее в пустыне, вминая в песок, пока волки будут смотреть на них и выть; он говорил о том, чтобы трахнуть ее в лодке на реке, пока люди на берегу играют себе как ни в чем не бывало; он говорил о том, чтобы трахнуть ее на людной улице, трахнуть ее в трамвае, набитом пассажирами, трахнуть ее на глазах публики в городском оперном театре, трахнуть ее на спине статуи тигра у мирового суда, к удовольствию туристов. Предлагались и иные многочисленные сценарии, которые Ди позабыла или, отвлекшись, не услышала.
Ди не шокировали эти фантазии, но это были его фантазии, в них не оставалось места для нее, какой Ди себя понимала. Ее собственные фантазии больше сосредоточивались на том, каким она впервые увидела Роберта – с раскрасневшимися от бега щеками, с зажатым под мышкой мячом, обогнавшего других игроков. Ей хотелось, чтобы кто-то хотел ее так, как Роберт хотел убежать от соперников, – эйфорически, ликующе, упоительно. Это ее заводило. Только их самый первый, импульсивный любовный опыт оказался чем-то похожим; потом начало казаться, что Роберт