от краски, но все равно казались ей по-прежнему разукрашенными в цвета радуги. С тех пор она уже не могла на неё смотреть с таким восторгом, как раньше. Для Ленки же дело закончилось тогда нешуточной поркой папиным ремнём и запретом прогулок. На целый месяц её жизнь была строго ограничена школьно-квартирными рамками.
На удивление всех учителей, непоседа Лена отличалась цепкой памятью, она схватывала всё на лету и это помогало ей закончить очередную четверть даже без четвёрок, исключительно на «отлично». Окончив школу, Лена последовала примеру своей лучшей подруги, с которой просидела за одной партой бок о бок все школьные годы, и также поступила в медакадемию. Лена тоже не была лишена милосердия, но её сердце, в отличие от Тани, не так изобиловало им, к тому же она была совершенно равнодушна к Богу и ко всему Божественному. Они с Таней часто спорили по этому поводу, и всякий раз сходились на том, что предмет веры не может быть ни доказан, ни опровергнут. Можно верить в существование Бога и доверять Ему, можно верить в существование Бога, не доверяя Ему и, наконец, можно просто ни во что не верить. Для всех оставалось загадкой, как, будучи по разные стороны мировоззренческих баррикад, девушки могли находить общий язык и оставаться столь близкими подругами? Это было действительно неразрешимым вопросом для тех, кто знал этих девочек, хотя бы накоротке, но сами они просто не замечали этой «неразрешимости».
– Глава 2 -
Выскочив из подъезда, Лена направилась в сторону остановки. Никого и ничего не замечая, она стояла в таком глубоком забытьи, что казалось, случись сейчас землетрясение, или что-то подобное, – она бы не отреагировала, настолько она была поглощена своим новым состоянием. Одновременно она оказалась вдруг оставленной и беременной. Она никак не могла прийти в себя от произошедших и происходяших ещё с ней и в ней перемен. Её бросили, оставили, освободились от неё как от ненужной вещи, и одновременно сама она вдруг оказалась несвободной, принадлежащей не только себе, как будто принуждённой к совершенно иному физическому состоянию. Душа её страдала, и Лена никак не могла понять, какое из этих двух обстоятельств причиняет ей большую боль. Её жгла мысль о том, что хотя она и оставлена, но оставлена не до конца; и мрачная решимость довести это дело до логического, как ей казалось, завершения овладевала её сознанием: она должна, именно должна, оставить, отбросить от себя то, что не её, не является ею. Вопреки её воле, – значит не её, и значит, это нужно отбросить так же, как отбросили её саму.
Одновременно, подобно тому, как солнечные лучики пробиваются иногда через самые грозные тучи, в сознание Лены просачивался и ненавязчиво звучал голос Тани: «… это же ребёнок, понимаешь, новая, совершенно новая жизнь, которую ты кому-то подаришь…». От этого голоса в сердце рождалась теплота, но она ещё не понимала, что это была теплота зарождающегося в ней материнства, только чувствовала неким чутьем. Это чутьё не было всепобеждающим инстинктом, которому