хватало этого человека.
Однажды, это случилось к концу зимы, в феврале, когда особенно острыми были признаки моей тоски, пожирающей, как людоед, не только мой мозг, но и мое сердце, я решила ему позвонить. Сама. И будь что будет! Храбрая, и жутко довольная собой, я набрала его номер. Телефон был поставлен на голосовую почту – на англоязычную голосовую почту. Я плохо знала английский, и потому не поняла, что именно мне было сообщено. Скорей всего, что российский оператор сейчас не действителен. Я поняла, что Филипп Рубинова вернулся в Калифорнию. И в Америке у него совершенно другой мобильный телефон. Его американский номер телефона я не знала. Мой звонок так и остался без ответа. Он мне не перезвонил.
Потом я нашла его страничку на Фэйсбуке. Послала запрос добавиться в друзья. Подтверждение получила почти сразу – Рубинов подтвердил, что мы являемся друзьями на Фэйсбуке. От автоматического текста этого подтверждения я чуть не разрыдалась. Его страничка выглядела слишком официально – только информация о выставках, фрагменты творческой биографии, немного о работах в кино. Никаких личных фотографий, к примеру, в домашних условиях. Никаких личных постов. Я поняла, что страничку в Фэйсбуке ведет не он, скорей всего, кто-то из его менеджеров. Так делают многие знаменитости. Сами они не занимаются такими вещами. Чаще всего страницы в социальных сетях ведёт их сотрудник. Сами же они часто даже не заглядывают туда.
Потом пришло время прописных истин. Почти каждый день я твердила эти истины, заученные давно, такие избитые, что мне казалось – их говорит кто-то другой, за меня. Не удивительно, что перед этими прописными истинами двери моего сознания захлопывались автоматически. Автоматически, как московское метро.
Без усилия. Без стандартов. Хлопок – вход закрыт. Прописные истины создавались веками. Но среди них не было только одной – о том, что я не могла без него жить. Я ни за что бы не призналась лично Филиппу Рубинову, что так сложилась моя судьба. Мы провели всего две ночи. Всего два раза мы были вместе. И после этого я не могу без него жить. Он не поверил бы в эту дурь. Ни за что. Так же, наверное, как не поверили бы очень многие, если бы я всё-таки решилась рассказать.
Но я ничего никому не рассказывала. Никогда. Как партизан в подполье. Это была только моя боль. Моя личная боль. И я не могла без него жить. Весна стала тёмной бесконечной ночью. Мне хотелось найти выход. Но я прекрасно понимала, что выхода нет.
Я прокручивала в уме каждый разговор с ним сотни, тысячи раз. И постоянно изобретала таблетки, уничтожающие память. Я мечтала о полной амнезии как мечтают о божьем даре. Воспоминания причиняли мне мучительную боль. Но я не могла уже без них обойтись, как не может наркоман обойтись без своей ежедневной дозы. Эта истина убивала меня, как убивает выстрел. Мне хотелось забыть. Но никто не научил меня забывать.
Ещё там, в Москве, я поняла, что уже не смогу жить так, как раньше. Это понимание было пророческим. Как-то так само произошло, но я полностью изменила свой образ жизни. Закончились