храню.
А он мне аскаляется[127] и гутарить:
– В упор я не вижу тут таки господ. Немало ты, враг мирового пролетариата, нашего брата порубал ентой шашкой. Немало ты, белогвардейская гнида, пролил кровушки трудового рабочего люда. Не будет тобе никакой пощады – враз же поставим к стенке.
Да как в одночас вдарить кулаком в мои зубья, а другой рукой сорвал с моей шеи гайтан[128]. Упал я, кровишша из рота льётся, кубыть сознание потерял. Жонка моя Авдотья Ивановна, царство ей небесное, кинулась в ноги комиссару, кричить, умоляеть его:
– Не бейте мужа маво, он на войне контуженный и раненый в боях с германцем и австрияками.
Комиссар подошёл к стене и сорвал шашку, Егория, медальки и хфуражку. Егория и медальки положил в карман своей шанельки, мою боевую подругу шашку отдал бойцу, а хфуражку бросил на пол и растоптал своим грязным сапогом. Смотрить на меня, как солдат на вошь, аскаляется и гутарить:
– А куды ты, контра белогвардейская, заховал[129] пулемёт и гранаты?
Я ему шепчу:
– Господин хороший, гражданин командир, нетутя у мени ни пулемёта, ни гранат, да и не было никогда.
Подняли меня красные бойцы с полу и поташшили на баз. Один из бойцов взял цыбарку[130] со стылой[131] водой и вылил её на меня. Потом под конвоем босым через всю станицу поволокли в амбар купца Полаткина, а тамаки уже полно наших казаков станишников – и молодые, и старики. А ентот комиссар пошёл в курень, где был станишный совет, к председателю Колюшке Коровину, царство ему небесное.
Дед Воробей замолчал, вздохнув, перекрестился на образа и долго сидел с опущенной головой, видимо вспоминая далёкие лихие годы. Затем, что-то ворча себе под нос, из кисета дрожащей рукой высыпал на маленький листок газетной бумаги самосад и, скрутив «козью ножку», молча закурил, закашлялся.
После долгой паузы он продолжил:
– Да-а-а. Так вот, Колюшка Коровин, наш председатель и сказал ентому питерскому комиссару, што мой старшой – красный командир в Первой конной и сражался с Врангелем и Махно, а потом и на Кавказе, где его дюже ранило. В ентот же вечор меня ослобонили[132]. А вот Егория, медальки и шашку так и не возвернули. Какая-то стервь из нашей станицы гутарила красному командиру, што у мени есть пулемёт и гранаты. И принял я через это лютое здевательство. Да-а-а.
После этого дед Воробей вытер утиркой слёзы на покрасневших глазах и долго молча, опустив голову, смотрел в пол, изредка подкашливая. Было уже довольно поздно, и я собирался уходить, как дед вдруг поднял голову и, хитро посмотрев на меня, тихо сказал:
– Лександра, а вот после мятежа ночью в станицу вокат тайно прибёгли на двух пристяжных, запряжённых в пичкатные сани[133], два брата Гудожниковых – Федосей, твой прадед, и твой тёзка Лександр. Это сынки маво двоюродного брата Ивана. Они служили в шестой сотне Сибирского конного казачьего полка. С собой у них был тяжалюшший рундук[134]. Што в рундуке было, я не знаю, но Федосей гутарил, што там была полковая касса. Они ентот рундук ночью кудай-то заховали